Епистинья Степанова

Дети в школе ежедневно читали молитвы, пели псалмы и обязательно ходили в церковь (а их было три). В доме, в келье монашка или послушница продолжала «воспитание» своей воспитанницы, впрыскивая в душу ребенка богобоязнь, отвращение к светской жизни, к играм и развлечениям. Особенно внушалось, что революционер — это разбойник, коммунар — антихрист, наука — ересь, что все это должно предаваться анафеме.

Школу изъяли из рук монастыря. В школе учились и дети коммунаров, и воспитанницы монастыря. Воспитанницы — это в большинстве сироты. Были и девочки, от которых родители отказались. Были и дети богатых, которые отдали детей по причине религиозного фанатизма.

Монашки под всякими предлогами не пускали их в школу. Мы же старались, чтобы они не пропускали занятий. После уроков показывали новые книги, плакаты. Пели революционные песни, проигрывали пластинки на граммофоне. Рассказывали сказки, проводили беседы о природе, о революции, о коммуне, о врагах-буржуях. Говорили, что Бога нет, что это выдумки и мракобесие, хотя наша «наука» в этой области была не очень сильной.

Детям монастыря нравилась детская самодеятельность, игры (но они робко участвовали сами), нравились песни, сказки, книжки. Но они боялись ходить с коммунарскими детьми в поле, сад, на островок, речку на виду у монашек. Радовались, когда это удавалось. Но радость сменялась боязливостью, робостью, когда речь шла о Боге. Они были осторожны, молчаливы, не спорили…

В душах детей был заложен какой-то надлом, пусть даже еле заметный. На это жаловались схимницы в черной рясе. Это были результаты нашей работы.

Заметен надлом, когда говоришь с воспитанницей один на один. Заметны симпатии к новому, светлому, что их окружало вне кельи и церкви… За восемь месяцев удалось вырвать из власти тьмы четырех воспитанниц в коммуну. Они были определены на продолжение образования в Краснодаре…»

Неизвестно, чем бы кончилось противостояние двух сторон, но в октябре 1920 года к ним добавилась третья.

После Гражданской войны в стране оказалось множество беспризорных детей и подростков. Судьбой их занялась Чрезвычайная комиссия Дзержинского.

В Краснодаре создали 22 детских дома и исправительно-трудовую колонию, в которую помещали молодых воров, хулиганов, проституток. В нее же попали и молодые артисты, саботировавшие советскую власть.

Вот эту колонию и направили в коммуну «Всемирная Дружба», чтобы перевоспитывать и исправлять сбившихся с пути молодых людей трудом. Примерно 200 колонистов, юношей и девушек причудливой судьбы, разного возраста, образования, воспитания и разных интересов, поселились в монастыре.

Федор Палкин сообщает:

«Комсомольцы коммуны старались привлечь их на совместные молодежные вечера, в кружки художественной самодеятельности, на лекции, беседы, в игры и развлечения в праздники. Лекции и беседы их не интересовали. Их интересовала оперативная работа ЧОНа, особенно оружие…

Некоторые участвовали в художественной самодеятельности. Артисты ставили спектакли, демонстрировали свои способности, 20–25 человек участвовали, столько же смотрели, а остальные распутствовали или с длинными железными прутами, щупами искали в кремле монастыря золотые клады монашек, а когда не находили, грабили квартиры коммунаров и кельи монашек, шастали по окрестным хуторам».

Полторы тысячи человек: монахини, коммунары и юные преступники вынуждены были жить вместе. Не выдерживали, уходили коммунары, покидали монастырь монахини, разбегались преступники.

Коммунары просили краснодарские власти убрать из монастыря и колонию, и монахинь. Монахини умоляли о помощи свое церковное начальство.

Слухи обо всем происходившем в монастыре волнами расходились по окрестным станицам и хуторам, вызывая новые слухи, толки, возмущения.

Долго такое продолжаться не могло.

«Нормальному развитию коммуны мешали бандиты и не вразумившие здравому смыслу черные вороны — монашки…

Партячейка, секретарем которой был Мирон Чаус, приняла решение выселить монашек в один день. О выселении монашек вопрос ставился и раньше несколько раз, но решение об этом затягивалось в Краснодаре и Москве. Поэтому ждать не стали и решили выселить монашек без санкции. Конечно, это, мягко говоря, было своеволие. Но другого выхода наши руководители коммуны не видели.