Сам Николай — стройный, сильный, с густым чубом. Не могла не появиться у такого бравого парня хорошая девушка, и она появилась, добрая, любящая, работящая, то есть такая родная, единственная, с которой хочется прожить жизнь, нарожать детей.
Жила Аня на соседнем хуторе Волковом, куда она с отцом Пантелеем Ивановичем и мачехой откуда-то переехала. Выдавали они себя за иногородних, но почему-то и в некоторых сегодняшних воспоминаниях говорится, что «невеста Николая была из богатой казачьей семьи». Когда расспросишь поподробней, выясняется, что у Пантелея Ивановича было обычное середняцкое хозяйство: несколько лошадей, несколько коров, пай земли, как у всех, работали сами, без батраков. Но жили они заметно богаче Степановых. Что же касается казачьего происхождения Пантелея Ивановича и его новой жены, то сейчас спросить не у кого, но похоже, что именно принадлежность их к казачьему сословию и сыграла главную роль в драме Николая.
Пантелей Иванович Сердюк и его жена не скрывали своего отношения к Николаю, семье и вообще роду Степановых, роду Рыбалко: «Нищета, голь…» Но Николаю казалось: подумаешь, богатей, казак, сейчас другое время, власть советская, все равны, всем открыта дорога. Они с Аней любят друг друга; не хочет Пантелей отдать дочь замуж добром — украдем.
Тогда вдруг широко распространился экзотический обычай — воровать невест, которых родители не хотели за кого-то отдавать. Молодые люди росли с другими представлениями о жизни, у них завязывались свои связи, свои дела, а родители помнили другие времена, там были воспитаны, вынесли из тех времен свои понятия.
Молодым людям приходилось самим устраивать свою жизнь. Тихонько договаривались. Ночью к хате невесты подъезжала тачанка, дрожавшая от волнения девушка выпрыгивала в окно с узелком одежды в руках, и тачанка мчала ее на другой хутор. Тут заранее подыскивали хату, где девушка могла тайно побыть, пока утрясется дело. Ну а наутро что делать остается родителям? Раз девушка побывала в руках у парня, ночью, за другого ей уже замуж не выйти. Надо смиряться, благословлять, играть свадьбу… А как это ночное приключение волновало и привлекало молодых, каким виделось сказочно красивым, романтичным!
Прежде чем рассказать и романтическую, и житейски простую драму Николая, историю неудачного похищения невесты, хотелось бы хоть немножко передать условия того времени, его своеобразный запах, особую музыку, хотелось бы ощутить суровый холст той жизни. Любой случай, вырванный из той среды, ткани и рассказанный отдельно, не передаст всей трагедии.
На хуторах вообще все шло просто, по-домашнему. Паны, владельцы хуторов, исчезли вместе с бежавшими за море белогвардейцами и белыми казаками. Иногородние на хуторах вздохнули с явным облегчением. Хоть и давила новая, своя, власть налогами, но после многих лет униженного бесправия, безголосия иногородние почувствовали себя людьми, равными с казаками.
В станицах жизнь сложилась тяжелей, затаенней. Большинство здесь составляли казаки, многие из которых участвовали в Гражданской войне на стороне белых или, как в станицах Тимашевской и Роговской, были втянуты в кровавую резню иногородних, мобилизованы, а теперь, после разгрома, тихонько вернулись, спрятали винтовки и шашки и сидели по хатам, занялись хозяйством. Многие не смирились с поражением, ждали: «Вот придут наши».
Казаки считали себя обиженными: власть перешла к гам-селам, чужакам, хоть и немало казаков было в Красной армии, в Советах, коммунах, большевистской партии, а у казаков-середняков новая власть ничего не отняла, не тронула их землю. Иногородние, живущие в станицах, не спешили торжествовать или мстить казакам — опасно, может вспыхнуть резня. Две стороны затаились.
Лишь время делало свою работу: затягивались потихоньку обнаженные жгучие раны, подергивался пеплом жар пылавшего недавно костра войны и взаимной ненависти.
Потомки запорожцев получили трагический жестокий урок — нельзя свое благополучие строить на унижении своего же народа, нельзя в суровые дни держаться в стороне и уж тем более воевать против народа, защищать господ; ведь запорожцы заслужили славу защитников бедных и обиженных, гордились дружбой не со столичными барами, а с Разиным, Булавиным, Пугачевым. Но урок уроком, его мало кто понял, а жили многие казаки сегодняшним злым чувством.
Проще, оптимистичней жили люди на хуторах, но напряжение в станицах волнами расходилось по хуторам, держало и их в беспокойном ожидании неизвестно чего.
Символичной для этих лет стала история общекубанской святыни — монастыря святой Марии Магдалины, звон колоколов которого доносился до хутора Шкуропатского, а в хорошую погоду поблескивали купола. Жизнь и судьба монастыря, все, что в нем и с ним происходило, — оказывало прямое воздействие на жизнь окрестных станиц и хуторов, на жизнь хутора Шкуропатского, Епистиньи, Михаила и их детей.