Я не желаю: стара. Старше была б, — захотел.
Мой в одиннадцать стоп, слогов во столько ж
Стих и острый, и вместе с тем не наглый
Чужеземцам известен и народу
Рима. Я — Марциал. Ужель завидно?
Если вступающий в год при фасциях, лавром увитых,
Тысячу ты поутру можешь порогов обить,
Мне-то что делать теперь? С чем же, Павел, ты нас оставляешь —
Нумы народ и толпу эту густую людей?
Это — и льстиво-то как! — ты ведь и сам говоришь.
Мне ли за креслом ходить, за носилками? В самую грязь ты
Лезешь, чтоб первым идти или чтоб даже нести.
Мне ль постоянно вставать при чтенье стихов? Сам стоишь ты,
Что бедняку предпринять, коль нельзя записаться в клиенты?
Пурпур торжественный ваш все наши тоги прогнал.
На языке у тебя лишь один Тесей с Пирифоем,
Каллиодор, и себя мнишь ты Пиладом самим.
Пусть я погибну, коль ты подать достоин Пиладу
Даже горшок иль пасти у Пирифоя свиней.
Да еще тогу, что мыл раза четыре всего».
Знаешь ли ты, что Орест не давал подарков Пиладу?
Тот же, кто много дарит, в большем откажет тебе.
Едешь в Эмилии край, в Аполлонову область — Верцеллы,
И к Фаэтонову ты Паду спешишь на поля.
Пусть я умру, коль с тобой неохотно прощаюсь, Домиций,
Хоть без тебя ни один милым не будет мне день.
От городского ярма освобождаешь себя.
В добрый же путь! И впивай ты жадной кожею солнце.
Как ты прекрасен теперь станешь, уехав от нас!
Неузнаваемым ты к своим белым друзьям возвратишься,
Весь свой здоровый загар ты сразу в Риме утратишь,
Пусть даже с нильским лицом черным вернешься ты к нам.
Что кельтиберский Салон влечет меня в край златоносный,
Что повидать я хочу город родной на холме,
Все это ради тебя, мой Маний, кого с беззаботных
Лет я любил, с кем дружил в юности ранней моей.
Лучше тебя и любви верной достойней, чем ты.
Я в гетулийских шатрах, у пунийцев, жаждой томимых,
В хижинах скифских с тобой, Маний, охотно бы жил.
Если ты сердцем со мной, коль мы любим взаимно друг друга,
Неженки слуги твои в дорожной едут повозке,
В облаке пыли, вспотев, скачет ливиец верхом;
Байи твои — не одни, а несколько — в мягких кушетках,
И от духов побледнел цвет у Фетидиных вод;
Да и на лучшем пуху даже Венера не спит.
Ты же лежишь по ночам у порога любовницы вздорной
И на глухую, увы, дверь свои слезы ты льешь;
Жгут твою жалкую грудь немолчные тяжкие вздохи…
Ты говоришь, что ни в чем моим ты друзьям не уступишь,
Но, чтоб уверить меня, что же ты делаешь, Крисп?
В долг я просил у тебя пять тысяч. Ты отказал мне,
Твой же тяжелый сундук доверху полон монет.
Хоть арендатор-то твой нильские пашет поля?
Дал ли когда-нибудь мне ты зимою короткую тогу?
Дал ли мне серебра ты хоть полфунта когда?
Я ничего не видал, чтобы счесть тебя истинным другом,
Сердце богатой жены пронзил заостренной стрелою
Апр, упражняясь в стрельбе: Апр ведь искусный стрелок.
Если, по-твоему, дар не подарок, а лишь обещанье,
То, уж конечно, в дарах, Гай, я тебя превзойду.
Что в калаикских полях астуриец копает, бери ты,
Что под водой золотой в Таге богатом лежит,
Что у единственной есть птицы чудесной в гнезде,
Все, что бессовестный Тир уминает в котле Агенора,
Все, что есть в мире, бери так же, как ты мне даешь.
Макра желаешь надуть, не послав сатурнальского дара,
Муза, напрасно. Нельзя: требует сам он его.
Праздничных шуток себе, — не унылых просит он песен
И недоволен, что вдруг смолкли остроты мои.
Аппиев путь, если Макр мною займется теперь?
Ни на обед не зовет, не дарит, не берет на поруки
Марий и в долг не дает: нет у него ничего.
Но тем не менее льнет толпа к бесполезному другу.
Сколько же, Рим, у тебя в тогу одетых глупцов!
Без особой учености, не строго,
Но изящно написанную книжку
Ты речистому Плинию в подарок
Отнеси, моя Муза. Ведь нетрудно,
Там сейчас же увидишь ты Орфея
Над его полукруглым водоемом,
Изумленных зверей, владыки птицу,
Что уносит фригийца громовержцу;
Изваянье орла на нем поменьше.
Но смотри же, в обитель красноречья
Не ломись ты не вовремя, пьянчужка:
Целый день он Минерве строгой предан,
Что ее все потомки сопоставить
Смогут даже с твореньями арпинца.
При лампадах пройдешь ты безопасней,
Этот час для тебя: Лиэй гуляет,
Тут меня и Катон прочтет суровый.[230]
Секст, что писанья твои едва и Модест понимает
Александр Васильевич Сухово-Кобылин , Александр Николаевич Островский , Жан-Батист Мольер , Коллектив авторов , Педро Кальдерон , Пьер-Огюстен Карон де Бомарше
Драматургия / Проза / Зарубежная классическая проза / Античная литература / Европейская старинная литература / Прочая старинная литература / Древние книги