Эмма

– Вы правда так думаете?.. Мне хотелось услышать мнение кого-то, кто разбирается в вопросе. Мне и самому показалось, что она хорошо играет, так сказать, с большим вкусом, однако я в этом деле ничего не смыслю… Ужасно люблю музыку, но сам играть не умею и потому не имею права судить о чьей-либо игре… Я часто слышал, как другие восхищаются ее талантом и высоко его оценивают. Помню даже такой пример: один мужчина, очень музыкальный и влюбленный в другую женщину, помолвленный с ней, уже почти что женившийся на ней, никогда не просил свою невесту сесть за инструмент, ежели обсуждаемая нами особа могла занять это место. Никогда, казалось, не желал слушать игру одной, когда была возможность послушать игру другой. Учитывая, что он сам весьма известен за свои музыкальные таланты, я счел такое внимание некоторым свидетельством ее искусству.

– Да, несомненное свидетельство! – оживилась Эмма. – Мистер Диксон ведь очень музыкален? Мы за полчаса от вас узнаем о них всех больше, чем от мисс Фэрфакс за полгода.

– Верно, я говорил о мистере Диксоне и мисс Кэмпбелл. Его поведение показалось мне ярким свидетельством.

– Действительно, свидетельство ярчайшее. Причем, по правде сказать, будь я на месте мисс Кэмпбелл, меня бы такое поведение жениха отнюдь не порадовало. Я бы не могла простить, что музыка ему дороже любви, отрада для ушей важнее отрады для глаз, а к красивым звукам он чувствительнее, чем к моим чувствам. А как к этому относилась мисс Кэмпбелл?

– Все же мисс Фэрфакс ее близкая подруга.

– Слабое утешение! – заметила Эмма со смехом. – По мне, так лучше бы сие предпочтение оказывалось незнакомке, а не близкой подруге, – с незнакомкой вы, может, больше и не увидитесь, а вот близкая подруга всегда рядом, и какое же это унижение, когда она во всем вас превосходит!.. Бедная миссис Диксон! Словом, я рада, что они живут в Ирландии.

– Вы правы. Его поведение было не очень лестным для мисс Кэмпбелл, однако ее это, похоже, не волновало.

– Тем лучше… а может, и хуже – даже не знаю. Но чем бы ее отношение ни объяснялось: кротостью или глупостью, ослепляющей дружбой или недостатком чувствительности – полагаю, одну особу его поступки не волновать не могли. Саму мисс Фэрфакс. Она-то наверняка почувствовала, как неуместно и опасно отдаваемое ей предпочтение.

– Что до этого… Я не берусь…

– Ах, не подумайте, будто я жду от вас или от кого-либо другого отчет о чувствах мисс Фэрфакс. Они, я полагаю, известны только ей и ей одной. Но раз она играла всякий раз, как ее просил об этом мистер Диксон, то предположить можно что угодно.

– Между ними тремя, казалось, царило полнейшее согласие… – торопливо начал он, но быстро осекся и добавил уже спокойнее: – Впрочем, не мне судить о том, какие отношения были у них на самом деле, так сказать, за кулисами. Со стороны казалось, что они пребывали в истинной гармонии. Но вы знаете мисс Фэрфакс с детства и, разумеется, куда лучше меня можете судить о том, как она себя чувствует и ведет в критическую минуту.

– Да, я знаю ее с детства. Мы вместе росли и взрослели, и, казалось бы, естественно предположить, что мы близкие подруги, что всякий раз, как она приезжает, мы часто сходимся. Однако это совсем не так. Не знаю почему… Наверное, отчасти в том есть и моя вина: меня всегда охватывало невольное раздражение, неприязнь к девочке, которую и тетушка, и бабушка, да и все вокруг боготворили и расхваливали. И потом, эта ее сдержанность… Я никогда не могла заставить себя подружиться с кем-то столь скрытным.

– Действительно, отталкивающая черта, – отозвался он. – Несомненно, зачастую весьма удобная, однако совершенно к себе не располагает. Сдержанность благоразумна и безопасна, но не привлекательна. Невозможно любить сдержанного человека.

– Да, покуда он не избавится от сдержанности по отношению к вам – и тогда его привлекательность может возрасти непомерно. Но для этого нужно приложить большие усилия и преодолеть эту самую сдержанность, а я пока что столь большой нужды в подруге и приятной собеседнице не испытываю. О близкой дружбе между мной и мисс Фэрфакс не может быть и речи. У меня нет причин думать о ней дурно, ни малейших, но эта постоянная излишняя осторожность в словах и поведении, эта боязнь сообщить что-либо о ком бы то ни было невольно наводят на мысль о том, что ей есть что скрывать.