Эльф из Преисподней. Том 2

С бокалом этого пойла, что дало бы фору любому дрянному пиву по части мерзости, я и подсел к Сирину.

— Дуб — дерево, роза — цветок, олень — животное, воробей — птица, Земля — наша планета, — оттарабанил я нелепо трюистичный пароль.

— Смерть неизбежна, — отозвался шпион, и хрипотца в его голосе заставила предположить, что он верит в судьбоносность приговора, — Гувберт Гувберт.

— Что?

— Меня так зовут. Гувберт Гувберт.

Я оглядел его. Обычный, среднестатистический человек: лёгкая лысина, лёгкий перевес в талии, лёгкая близорукость, заставлявшая щуриться и наклоняться ближе. Не веяло от него романтикой шпионских игрищ.

Перед ним скучало нетронутое пиво, белея остатками пенного налёта.

— Не слишком-то профессионально — представляться вот так.

— Что толку от профессионализма? Все профессионалы мертвы, а я жив. Значит, иду верным путём.

Девчушка, которая до того старалась делать вид, что нас её разговор не интересует, фыркнула в своё мороженое, покрытое шоколадно-тянучковым соусом. Одной рукой она держала в меру фривольный журнальчик, другой — ложку, облизывая губы с затаённым лукавством. Была она разнузданная, с мутными глазами, с русой шапкой волос; болтала ногами в такт музыке, напустив на себя цинично-озорной дух.

— Это что, лимонад? Почему не пиво? — поинтересовалась она, вытянувшись ко мне и продемонстрировав тем незаурядную гибкость спины. Кончик чёрного в белую горошинку платка, повязанного на её шее, едва не угодил в бокал. На голом, медового оттенка плече расползлось тёмно-коричневое родимое пятно. Курточка девочки лежала подле неё, нещадно скомканная.

— Лотта, хватит, — одёрнул её Гувберт, а она, вернувшись на место, зачерпнула полную ложку мороженого и кинула на меня укоряющий взгляд.

Нимфетка находилась в том возрасте, когда нежелание распивать алкоголь приравнивалось к слабости.

— Музыку хочу, — потребовала она.

— Она играет.

— Нормальную! — широко распахнула глаза Лотта, будто изумлённая тем, что её не понимают, — Хоть бы и Эдди, а можно и Джо.

Со вздохом Гувберт отсыпал ей монет, и она выскочила из-за стола, двинулась к автомату, сочетая в движениях грацию и вульгарность, хмарь и прыть.

Пару мгновений спустя она прилипла к ярко освещённому стеклянному навершию музыкальной коробки, зашарила ладонью в поисках щели. Мотив оборвался, чтобы смениться другим — сладкой, знойной какофонией, вслед которой невидимый исполнитель загнусавил слова. Лотта застыла у коробки, и в лице её, подсвеченном снизу, отразилась нежная мечтательная детскость, совсем не вязавшаяся со взрослым содержанием песни.

— Иногда мне кажется, что она способна свести с ума меня, её отца. Что же будет с другими?

Я видел, как Гувберт смотрел на Лотту. Не у всякого демона нашлась бы подобная пылкость в отношении к вещи. Я, впрочем, не вдавался; и тяжесть сдвоенного имени, и девчушка могли быть частью гениального маскарада, осознать гениальность которого в силах лишь тот, кто сделал прятки своей профессией.

Я наблюдал за Лоттой, качавшей головой и притворявшейся, что она вовсе не двигает острыми локтями и острыми коленями под завывания Джо, а может, и Эдди, пока Сирин не прокашлялся:

— Ну?

Дразнить Гувберта было одно удовольствие. Лишь тот, кто познал прелесть и боль обладания живой вещью, мог понять его беспокойство.

А впрочем, было ли нужно таиться? Что говорил закон? Я посчитал бестактным интересоваться на эту тему у Гувберта. Иначе он, чего доброго, разорётся или сбежит, вынудив отлавливать его и извлекать сведения путём, который неизбежно привлечёт внимание прохожих.

Меж тем в бар завалилась группа гномов, пьяных, как это у них водится, и желающих напиться сильнее. Они загалдели, заставив Лотту оторваться от коробки, чтобы показательно скривиться.

Для меня же с Сирином шум означал, что мы сможем поговорить без того, чтобы нас подслушали.

— Предполагалось, что ты вывалишь на меня целый ворох свежих данных.

— Ворох не обещаю, — предупредил Гувберт, — Ворох остался у коллег, которые задержались в Манхэттене и попали под чистку. Я же колесил по Востоку, собирая слухи, сплетни, прочую чушь, которая не стоит того, чтобы проснуться с пулей во лбу. Знал бы, что за нас принялись всерьёз, не приезжал бы вовсе.

— Но ты не уехал.

— Первые сутки — самое страшное. Потом привыкаешь бояться, видишь, что ничего не случается, и страх намертво впитывается, становится частью тебя, — сказал Гувберт, изобразив глоток пива. Его взгляд не отрывался от Лотты, — Бежать становится некуда. Страх попасться не снаружи, он внутри.

— У этих тертов, похоже, есть ответ на страх.

— Моны грамм — и нету драм, — явно процитировал кого-то шпион, — Не мой путь, и тебе бы не рекомендовал. От эльфийской пыльцы нет спасения.

— Хватит о наркотиках. Какие сведения по проекту?

— Полёты стали чаще. Намного чаще, — наконец заговорил Сирин о деле. Сердце радостно подскочило — всё же вынюхивать шпиона отправили о полётах.

Гувберт продолжил, не подозревая о моей радости: