Егор Гайдар

Ведь Егор воспринимал мир – несмотря на всю его советскую заскорузлость – открыто и дружественно, а вот теперь что-то надломилось.

Такой же – очень тяжелой по последствиям – была и история с листовками, когда пришлось поссориться с Битовым и его подругой.

Были и другие истории, когда Егор вдруг понимал, что жизнь устроена совсем иначе, по другим законам, и их не распознать логически, их не вычислить и не построить из них закономерности, потому что это стихия, недоступная его пониманию.

Каждый раз это непонимание больно ударяло – он пытался понять и не мог, как и почему это происходит, и становилось еще больнее. И он еще глубже прятался в своем хрупком мире смыслов и творчества.

В этом – наверное, именно в этом – он был близок своему деду Бажову.

Но – с другой стороны – подобно деду Гайдару, он каждый раз после такого крушения, пережитого шока, после разрыва плавного течения времени, после жизненной катастрофы обретал второе дыхание. И оказывался как бы на новом, следующем витке жизни.

И тогда выяснялось вдруг, что крушение было пережито им не зря.

Мы уже говорили, что у любого кружка – во все времена, но особенно в ту эпоху – были свои типологические особенности.

Одна из них – закрытость, замкнутость, «катакомбность», готовность к изоляции и «жизни внутри», к автономному плаванию, без особой оглядки на социум. Острое недоверие к окружающему миру. Способность различать «своих» и «чужих», особенно в диссидентской среде. Способность выдвинуть из своих рядов лидера, вождя. Таким лидером, конечно, всегда и везде был Гайдар. Хотя он не был старше других, не обладал никакой властностью, формальным статусом, но ему хватало морального авторитета и интеллекта.

Другая особенность – напряженная, «густая», полная страстей и даже интриг, отношений и «выяснения отношений» атмосфера внутри кружка. Часто это было связано с «чисткой рядов», когда любой моральный проступок карался чересчур строго, и любое подозрение в доносительстве – было чревато полным остракизмом, даже без подтверждения вины.

Но было еще одно «кружковое» качество, которое не лежало на поверхности и не бросалось в глаза. Это была надежда на опережающее развитие. То есть на то, что происходящее в кружке имеет высокую социальную значимость. Несмотря на общее мнение окружающих, что это «никому не нужно» и «ни к чему не ведет» и что «это опасно».

Нет, кружковцы не могли не верить в то, что они делают что-то очень важное для страны и очень скоро, уже в обозримом будущем, по крайней мере при их жизни, – все «это» будет востребовано обществом. Верили и поддерживали друг в друге эту веру.

Эта надежда на опережающее развитие была свойственна и гайдаровскому кружку – и в зачаточном, то есть почти домашнем его состоянии, когда это был просто кружок московских интеллектуалов, и в состоянии уже более полном, когда москвичи и ленинградцы объединились.

Но еще в самом начале пути, то есть в 1981–1982 годах, когда Гайдар и его друзья работали в институте системных исследований, эту надежду поддерживала в них и некая зыбкая внешняя реальность – реальность новой попытки правительственных реформ. От Комиссии по экономической реформе при Политбюро, наделенной высочайшими полномочиями, они поначалу, по молодости лет, ждали многого. Но это была далеко не последняя «высочайшая комиссия», в работе которой принимал участие Гайдар.

Вообще у советских «высочайших комиссий» была своя интересная предыстория.

С 1972 года лучшие экономические и технические умы страны участвовали в подготовке первой Комплексной программы научно-технического прогресса (КП НТП). Глава ЦЭМИ (Экономико-математического института) академик Николай Федоренко, экономисты Александр Анчишкин, Юрий Яременко, Николай Петраков, Станислав Шаталин, Борис Ракитский, Евгений Ясин и еще 270 (!) специалистов пытались построить научно-технические прогнозы развития страны.

Результатом был «талмуд» невероятной толщины и мощи. 17 томов (!) программы, не считая сводного, были готовы к весне 1973 года, прошли обсуждение на совещании у председателя Совета министров Косыгина. В 1974-м Госплан принял постановление об учете материалов программы в подготовке плана десятой пятилетки.

Да, на этот «талмуд» возлагали чуть ли не последние надежды все прогрессисты из огромной системы ЦК, Совмина, Академии наук, Госплана и т. д. и т. п.

Работу возглавлял вице-президент АН СССР Владимир Котельников, а присматривал за ней лично президент академии Мстислав Келдыш. Тогдашний работник ЦЭМИ, а впоследствии близкий сотрудник Гайдара, его редактор Леонид Лопатников, вспоминал: «Решающим доводом против включения того или иного радикального предложения в текст зачастую было пресловутое “наверху не поймут!”.

Так и писали, сами себя держа за руку».

Но на этом игра в модернизацию экономики была закончена. Пар ушел в свисток. «Косыгинские реформы» приказали долго жить. Аналогичные программы готовились тогда к каждой пятилетке, что мало влияло на реальное положение дел.