Егор Гайдар

…У нас скверные традиции. И очень живучие. Боюсь, что, если не будут приняты какие-то пожарные меры, реформа сгорит, и огонь спалит ее творцов и активных исполнителей. Рынок несовместим с распределениями и прочими реликтами административного хозяйствования. По идее, цена продукта и товара представляет собой нечто вроде соглашения между производителем и продавцом. Последний имеет право добавить наценку, но не свыше 30 %. В наших условиях, где контроля или нет, или он куплен, это открывает дорогу произволу и жульничеству».

Итак, банка шпрот – цена выросла примерно в 20 раз. Вареное мясо в «кулинарии» – цена выросла приблизительно в 30 раз. (Тут надо объяснить, что «кулинария» – интересное явление советской торговли, существовавшее в основном в столице, – небольшие гастрономические отделы при кафе и ресторанах, торговавшие полуфабрикатами, часто мясными – по цене в несколько раз выше цены сырого мяса в магазинах.) Ну и так далее. Цены в магазинах выросли не на 10 или на 30 процентов, как ожидал Гайдар, а в разы.

Другое дело, что торговля выкинула на прилавок продукты, которые уже несколько лет никто вообще не видел в открытой продаже. Ту же банку шпрот нельзя было купить, а только получить в «продуктовом заказе» в каком-нибудь спецбуфете министерства или большого военного завода. Сухая колбаса – цены на нее со 2 января были такие, что ее вообще никто не брал; при этом десятки лет она была предметом вожделения, практически гастрономического советского культа, и распределялись эти «палки колбасы» строго по тем магазинам, столовым и буфетам, к которым были прикреплены ответственные советские работники, служащие важных предприятий и министерств. Но ведь и там сухую колбасу видели только на 7 Ноября или под Новый год.

Однако отпуск цен – как розничных, так и оптовых, не был «слепо скопированным опытом Польши», как тогда писали многие обозреватели (да и простые люди, как мы видим по дневнику Льва Левицкого). Правительство Гайдара стояло перед таким выбором – либо вернуться к практикам продразверстки времен гражданской войны, либо отпускать закупочные и розничные цены.

Вот, в частности, свидетельство министра экономики Андрея Нечаева: «…Некоторые люди из окружения Б. Ельцина (одним из их лидеров был Ю. Скоков, тогда первый заместитель председателя правительства РСФСР) предлагали ему вариант а-ля военный коммунизм: уполномоченные с особыми правами на заводах, полупринудительное изъятие зерна у сельхозпроизводителей, тотальная система государственного распределения, карточки для населения. Это был бы гигантский шаг назад даже от половинчатых экономических новаций Горбачева – Рыжкова. А главное, это был путь в абсолютный тупик, кратковременное продление агонии старой системы. К счастью, у Ельцина хватило мудрости эти предложения отвергнуть».

«Со второго января, – пишет Гайдар, – цены на подавляющее большинство товаров (за исключением хлеба, молока, спиртного, а также коммунальных услуг, транспорта и энергоносителей) были освобождены, а регулируемые – повышены».

Отпускать цены было нужно просто для того, чтобы зерно отгрузили на элеваторы, на хлебозаводы и другие предприятия пищевой промышленности, и оно поступило затем в продажу в виде муки, хлеба, мучных изделий (например, макарон и вермишели). А не осталось лежать в регионах в качестве «бартерной валюты» для обмена с другими регионами на другие товары первой необходимости.

А такая перспектива была вполне реальной.

Наиболее яркий пример зернового кризиса дает в своей книге Андрей Нечаев:

«Разительным примером этого кризиса управляемости может служить возникшая той осенью ситуация с заготовками зерна… После августовского путча, окончательно разрушившего советскую административную систему, государственные закупки зерна упали в четыре раза. Наивные попытки правительства СССР закупать зерно у собственных крестьян за валюту провалились из-за отсутствия этой самой валюты. В долг даже совхозы (государственные сельскохозяйственные предприятия. – А. К., Б. М.) отгружать зерно отказались. По данным Комитета по хлебопродуктам, централизованных запасов зерна в стране могло хватить лишь до февраля 1992 года. Это делало перспективу голода не выдумкой склонных к преувеличению журналистов, а суровой правдой, с которой страна могла столкнуться уже к концу зимы 1992 года».

Давайте зафиксируем эту точку в нашем рассказе – нет, дело не в той пачке масла или палке сухой колбасы, или пакете гречки, которые лежали на складе, в подсобке, под замком и которые «торгаши» выкинули на прилавки по диким ценам в январе 1992 года. В этих жутких ценниках бывшей советской торговли, кстати говоря, можно вполне увидеть даже не жадность, не стремление к выгоде, а форму социального протеста работников торговли: хотели либерализацию? Получите!