Единоборец

Гиромобиль движется быстро, и на двадцать второй минуте полета я вижу на горизонте шапку серой мути. Это то, что мне нужно: город. То, что осталось от города. В свое время я покинул Курск по той же причине, что и большинство его жителей: мне нечем было дышать. Курск всегда был индустриальным городом, городом громадных заводов, перерабатывающих предприятий, вкопавшихся на километры в глубь земли. Там, под землею, шли длинные транспортные магистрали, ползли черные закопченные вагонетки, волоча на себе миллионы кубометров полезных минералов. Я всегда гадал, чем же заполняются эти подземные пространства, многокилометровые линзы пустоты, остающиеся на месте месторождений. Теперь мне кажется, что я знаю. Воздух в Курске всегда был малопригоден для дыхания. Все пять местных рек: Сейм-1, Сейм-2, Сейм-3, Сейм-4 и Ново-Тускар уже давно были заполнены грязью вместо воды. Их поверхность в пределах города была покрыта прочной полимерной пленкой, для того, чтобы никто туда не свалился, и, конечно, для минимизации вредных испарений. Даже сейчас, когда людей в городе почти не осталось, промышленность работает и продолжает выбрасывать отходы на поверхность.

Сейчас подо мною уже простираются длинные серые прямоугольники зданий на окраине, бывшие спальные районы.

Я спускаюсь к полотну дороги и веду гиромобиль на минимальной высоте. Проспекты здесь широкие, планировка прямоугольная, поэтому я иду на скорости сто восемьдесят. В центре придется снизить до шестидесяти. И вдруг, прямо впереди я вижу кусочек жизни: автомобиль, накрытый камуфляжной тканью, прячется за завалом из упавших столбов. Этого еще не хватало! Я срочно притормаживаю, но уже поздно. Мне приказывают остановиться. Кого, интересно, ловят эти мальчики в таком месте? И вообще, в таком городе? Они как пауки в пустом подвале, где не осталось насекомых – никого не едят, и все равно живы. Я останавливаюсь. Из-за автомобиля выходят два автоматчика в бронежилетах. Автоматы древнего образца, как всегда. Из таких пукалок меня не убьешь, но они наверняка рассчитывают выпустить в нарушителя несколько очередей, связать его и отвести туда, откуда не убежишь. Или убежишь, но с большим трудом.

Один из полицаев подходит к гиромобилю и останавливается. Я открываю окно.

– Права? – спрашивает он.

Я протягиваю запястье, чтобы он сосканировал данные о моих правах. Но этого ему мало.

– Документы на машину?

Я включаю режим просмотра документации, и его микрокомпьютер быстро считывает все, что нужно. С документами у меня все в порядке, мы же не в двадцатом веке живем. Сейчас любые бумажки оформляются автоматически за считанные секунды, и люди не имеют к этому никакого отношения. На языке документов один компьютер разговаривает с другим. Для виртуальных документов не нужно никаких подписей, печатей или фотографий. Фотографию, при случае, заменят мои папиллярные линии, а что касается остального, то система столь громоздка и сложна, что понятна лишь компьютеру. Каждое наше действие, даже самое малое, обслуживается целым морем виртуальных документов.

– Вы летели со скоростью двести пятнадцать километров в час, – говорит инспектор.

Я летел со скоростью сто восемьдесят, но предпочитаю не уточнять.

– Предельная скорость на этой магистрали сто шестьдесят. Но это не самое главное.

Неужели может быть что-то хуже?

– Мой компьютер не смог определить номер вашего личного чипа.

А вот это и есть тот самый лом.

– Я не обязан иметь личный чип, – отвечаю я.

Я и на самом деле не обязан, нет такого закона. Каждый новорожденный получает личный чип, избавиться от которого невозможно. Если вы попадаете в аварию, после которой от вас останется лишь груда мокрого мяса, если бомба террориста размажет вас по площади в два гектара, личный чип все равно останется цел и позволит считать всю информацию. Человек без чипа – это нонсенс. И инспектор это прекрасно понимает. Он отходит от машины и общается с кем-то по вшитому телефону, такие телефоны часто вставляют прямо во внутреннее ухо.

– Да, задержал «гирю», – говорит он, – а в ней мужик без чипа. – Это не твое дело, сколько я могу выпить! Побольше, чем ты!

Теперь они меня не отпустят. На самом деле работа полиции, если это можно назвать работой, не ограничена ничем. Не существует таких приятных мелочей прошлого, как презумпция невиновности или возможность воспользоваться услугами адвоката. Исчезла сама идея прав человека или их защиты. Фемида прекрасно разбирается со всем без нас и за нас. Как только Фемида подключается к делу, от нас уже ничего не зависит. Но подключается она не сразу, а иногда не подключается вовсе. Пока Фемида спит, с нами разбирается полиция. Или милиция, если дело касается военных.