Эдера 2

Нет, последнее, во всяком случае, было невозможно — на подобное объяснение дель Веспиньяни бы никогда не пошел. В самом деле, не мог же он сказать открытым текстом: «Синьора Давила, вы очень, очень похожи на мою покойную жену, Сильвию, перед которой я очень виноват, и я долго, целых пять лет не знал, как, каким образом я искуплю перед ней свою вину, и только тогда, когда увидал вас, понял, что она — это вы, что теперь Сильвия для меня — вы, синьора Давила, и я готов сделать для вас все, точнее, был бы готов сделать все, что только в моих силах, я был бы готов жить ради вас, но у вас, к большому для меня сожалению, есть муж, а он — помеха, так как вы любите его и любимы им, но в то же самое время вы начали оказывать мне очевидные знаки внимания, или мне так только показалось, потому что я хочу этого, но это теперь по большому счету не столь важно, и потому я отправил вашего мужа Андреа на Сицилию, а вслед за ним — и Росси, чтобы тот его немного задержал, пока ваши чувства ко мне не проявятся еще больше...»

Размышления Отторино прервал легкий стук в дверь. Нахмурившись, граф крикнул:

— Я отдыхаю!

— Отторино, это я, твой отец,— послышалось из-за двери,— неужели ты не откроешь мне?

Не открыть отцу Клаудио дель Веспиньяни не мог, и потому, тяжело вздохнув, поднялся с дивана и, отбросив плед, которым был укрыт, направился к двери.

Открыв, он молча кивнул отцу, и когда тот зашел произнес:

— Отец, двери закрой... И, пожалуйста — на ключ. Не хочу никого видеть.

У Клаудио в тот день настроение было куда более спокойное, чем у сына — весело подмигнув Отторино, он произнес:

— Что-то у тебя сегодня такое мизантропическое настроение? Ты что — действительно не хочешь никого видеть?

Отторино поморщился.

— А-а-а, так, не обращай на меня внимания, отец... Со мной такое бывает...

— От кого это ты такому научился? Ты ведь всегда был всем доволен и радовался жизни...

— Это тебе так только показалось... Мизантропии не учатся, она приходит со временем... Когда начинаешь лучше узнавать людей.

— Может быть — лучше узнавать самого себя? — с улыбкой, но очень деловитым голосом осведомился Клаудио.

Пожав плечами, младший дель Веспиньяни произнес:

— Может быть и так.

— И надолго это у тебя? — спросил старый граф, подходя поближе.

— Не знаю.

Усевшись напротив сына, Клаудио покачал головой и, поджав губы, произнес:

Да, прав был твой друг Адриано Шлегельяни, который утверждал: у человека бессонница может быть только по двум причинам — или такой человек болен, или совесть у него нечиста...

— Отец, ты всегда так невовремя начинаешь читать морали, — отмахнулся молодой дель Веспиньяни.

— Это не мораль, это цитата — твоего же друга, кстати...

Какая разница?!

Клаудио очень серьезно, внимательно посмотрел на сына и произнес:

— Отторино, с тобой в последнее время происходит что-то явно не то...

Отвернувшись к иллюминатору, за которым виднелась узкая лазурная полоска воды, младший дель Веспиньяни недовольно поморщился.

— Тебе так кажется.

— Ну, не скажи... В том, что касается тебя, я ошибаться не могу...

Отторино передернул плечами.

— Как сказать...

Примирительно улыбнувшись, Клаудио изрек:

— Ну, только не обижайся, только не надо вот на меня обижаться...

— Я не обижаюсь.

— Я ведь понимаю, что ты теперь, если так можно выразиться — в смятении духа...

Фраза зависла в воздухе — старый дель Веспиньяни, произнеся эти слова, внимательным, выжидающим взглядом посмотрел на сына, будто бы искал у него поддержки своим словам, но тот угрюмо молчал.

Надо было продолжить сказанное — по крайней мере, сам Клаудио понял, что теперь Отторино не скажет ни «да», ни «нет».

— Я даже знаю о причинах этого,— осторожно продолжил Отторино.

Тот прищурился.

— Вот как?

— И каковы же причины?

Легонько подавшись корпусом вперед, Клаудио начал так:

— Отторино, твоя эксцентричность никогда не знала границ. Я никогда не одергивал тебя, потому что понимаю, почему, откуда она проистекает: каждому человеку от природы дарована какая-то свобода, точнее — определенный уровень свободы. Кому-то больше, кому-то — меньше, впрочем, суть не есть важно. Важен сам уровень. Так вот, своей эксцентричностью ты, насколько я понимаю, хотел показать, что твой уровень свободы — куда больший, чем у кого-нибудь другого... Это твое полное право — и по рождению, и по происхождению, и по многим другим вещам... Тебе всегда везло, тебе просто фантастически, неимоверно везло — я в сам, честно говоря, удивлялся — почему, за что?.. Но, как ты сам понимаешь — если везет в чем-нибудь одном, никогда не повезет в другом... Так ведь?

Тяжело вздохнув, Отторино произнес с нескрываемой горечью:

— Это уж точно...

— Ну, вот видишь,— произнес Клаудио, обрадованный тем, что Отторино понял его мысль, а также тем, что он не замкнулся в себе, что теперь с ним, казалось, можно было бы поговорить обо всем начистоту, можно было бы понять, что же его, Отторино так мучит...

— И что с того?