Эдера 2

— Во-первых — что значит «превратно истолковано»? Кем истолковано?

— Ну, мало ли...

— Вот видите, — сказал Отторино, придвигаясь к собеседнице поближе, — вы ведь с самого начала не можете мне сказать, не можете ответить на такой казалось бы простой вопрос: «кем»?

— Ну, скажем, прислугой... Той же синьорой Маргаритой Мазино.

— А еще

— Допустим, какими-нибудь знакомыми.

— О, вы неисправимая провинциалка, — произнес Отторино, широко улыбаясь, — вы что — действительно боитесь мнения соседей?

— Окружающих меня людей, — ответила Эдера.

— Этого ливорнского сброда? — на лице дель Веспиньяни появилась улыбка, полная презрения к «ливорнскому сброду», — вы хотите сказать, что я должен прислушиваться к мнению всех этих мелких лавочников, этих клерков, мнящих себя интеллигентами, к мнению всех этих торгашей и грязных обывателей?

— Ну, что ни говорите, — ответила Эдера, — что ни говорите, а в среде всех этих мелких, как вы сказали, лавочников, этих грязных обывателей нам с вами приходится жить...

— Вот то-то и оно, — заметил дель Веспиньяни, — то-то и оно... Да ни у кого язык никогда не повернется обвинить графа Отторино дель Веспиньяни в чем-нибудь, как вы только что сказали, «предрассудительном»...

— Ну да...

— Так вот: во-вторых, я никак не могу понять, что значит слово «предрассудительно»? От слова «судить»? — спросил Отторино и, не дождавшись ответа, сказал: — нет, вряд ли... Кто может судить человека, который от всего сердца дарит красивой женщине цветы? У кого язык повернется? Да ни у кого... Тогда,— он, достав из кармана золотой портсигар с изображением фамильного герба и монограммы, вынул сигарету и, прикурив от тяжелой зажигалки, продолжил: — Тогда наверное, от слова «предрассудок»... Вот-вот, это скорее... Да, конечно, в том, что я решил присылать вам каждое утро по букету цветов, можно, при желании усмотреть что-то такое... — Отторино щелкнул в воздухе пальцами, — ну, короче, вы меня понимаете, о чем а?

Эдера кивнула.

— Догадываюсь.

— Вы ведь и сами имеете это в виду?

— Я имею в виду только то, что я сказала, — отрезала синьора Давила.

— Да, да, это и есть самый настоящий предрассудок... Во всяком случае, иного объяснения я не нахожу, — произнес дель Веспиньяни. выпуская из носа две струйки сизоватого табачного дыма. — О, синьора, я не буду больше вас утомлять рассказами о том, как великолепно было когда-то. во времена расцвета нравов, при Лоренцо Великолепном, который во все времена являлся, наверное, для меня образцом для подражания, нет. я уже достаточно рассказывал вам... Я хочу только процитировать Петрарку...

И дель Веспиньяни, сделав очень серьезное лицо, принялся читать:

Мне мира нет — я брани не подъемлю.
Восторг и страх к груди, пожар и лед.
Заоблачный стремлю а мечтах полет —
И падаю, низверженный, на землю.

Сжимая мир в объятьях, — сон объемлю.
Мне бог любви коварный план кует.
Ни узник я, ни вольный. Жду — убьет;
Но медлит он, — и вновь надежде внемлю.

Я зряч — без глаз; без языка кричу.
Зову конец, — я вновь молю: «пощада!»
Кляну себя — и все дни влачу.

Мой плач — мой смех. Ни жизни мне не надо.
Ни гибели. Я мук своих — хочу...
И вот за пыл сердечный мне награда!

Закончив декламацию, он произнес:

— Да, если бы теперь какой-нибудь поэт посвятил бы своей Лауре подобный сонет, это бы, наверное, тоже было бы воспринято за предрассудок...

Эдера, которая разбиралась в поэзии куда хуже, чем хозяин палаццо, не нашла, что и молвить в ответ.

А Отторино, внимательным, выжидающим взглядом посмотрев на гостью, заключил:

— Но самое главное, наверное, не в этом... Хотя конечно же вещи, которые я вам сказал, также заслуживают внимания... Не так ли?

— Так,— растерянно произнесла Эдера.— А что же главное?

— Главное то, что вы — моя гостья,— ответил граф таким тоном, будто бы сообщал Эдере какую-то сокровенную тайну.

— И вы всем своим гостям и особенно — гостьям, — Эдера сделала ударение на последнем слове, вы им всем оказываете такие знаки внимания?

Отторино ответил достаточно уклончиво:

— К великому сожалению, гостей у меня в последнее время — куда меньше, чем я хотел бы видеть...

— Почему?

— О, это долго объяснять, — отмахнулся он. — Как-нибудь потом. А что касается тех гостей, которых вы видели на моем сорокалетии, то половину из них я пригласил только потому, что на этом настоял мой отец Клаудио. Честно говоря, я их терпеть не могу. Мелкие прихлебатели, марионетки в чужих руках, готовые кривляться за какие-то подачки... О, синьора! — запальчиво воскликнул он, — о, если бы вы только знали, как они мне опротивели?