Дыхание в унисон

Квартиру, в которую привез ее Авраам, она для себя определила как бывшую роскошную: высоченные, больше четырех метров, потолки с изысканной лепниной, изразцовые голландские печи с розовыми амурчиками под потолком, трехцветный дубовый паркет, огромные окна, балкон с чугунными решетчатыми перилами. Но при этом кухня и ванная комната отсутствуют, то есть они, конечно, существуют, но отгорожены от остальных помещений и превращены в отдельную жилплощадь, там помещается какая-то полусумасшедшая старуха, и с первых дней она чаще, чем хотелось бы, наведывается прямо с утра к соседям. Авраам кипятится, а Фирочка стесняется отказать бедняжке от дома и усаживает ее завтракать — чаще всего это картошка с селедкой и квашеная капуста, разносолы в семье не приняты, а Авраам вообще на завтрак ест просто черный хлеб с маслом и пьет крепкий чай.

Дрова и уголь Авраам заготовил, стол, табуретки, кровать имеются, надо шить занавески и налаживать быт. В этой странной стране, которая никак не заграница, а тот же СССР, все совсем по-другому. В магазинах, как везде, скудно и дорого, очереди за хлебом и сахаром, всего не хватает. Но базар! Фирочка, сколько живет, такого изобилия не видела, а как все дешево, и ходить никуда не надо: два раза в неделю, перед базарными днями, улица превращается в нескончаемый обоз, крестьяне везут свои товары и по дороге распродают их.

Не в первый день, но довольно скоро Фирочка выясняет, что это результат коллективизации, Литва стала советской аккурат к началу войны, колхозы начинают создавать только теперь, и сельский люд стремится хоть что-то выручить за свои продукты, пока не отобрали, хоть как-то обеспечить себя на будущее. Это, конечно, грустная история, но Фирочка привыкла воспринимать жизнь конкретно. В ее мирке все хорошо — значит, все хорошо. И она с энтузиазмом занимается своим домом и своим мужем, быстро знакомится с соседями, благо дом ведомственный, все служат в том же госпитале, только сумасшедшая старуха судится с бывшим своим мужем-доктором, ее боятся, и никто не решается дать ей отпор.

Госпиталь от их дома очень недалеко, муж успевает в перерыв обедать дома, и Фирочка, как в прежние времена, старается, чтоб дома было тепло, вкусно, чисто и всегда много яблок. И чтоб всегда был запас лука, потому что Авраам вечно таскает у нее вязанки лука на лечение своих солдатиков, говорит, что это лучше любых таблеток. Даже терку жестяную унес на работу, пришлось новую купить.

Она уже знает в лицо тех, кто привозит продукты на продажу, у кого что покупать, помнит некоторых по именам, а они зовут ее «пани докторόва» — в большинстве это поляки, ведь Вильнюс был «польским краем», только с началом войны вернулся в Литву. По соседству тоже многие говорят по-польски. Для Авраама языковой проблемы нет, если не считать того, что он в принципе скуп на слова и потому мало общается с соседями. Эти люди общительны и открыты, и когда летом, после окончания учебного года, наконец, прибывают девочки, они очень быстро схватывают новую реальность, вписываются в нее без проблем. Впрочем, Лина особо этими проблемами свою красивую головку не грузит, она вскоре уезжает от мамы с папой обратно в Украину, поступать в институт. Фирочка совсем не готова отпустить дочь, пытается уговорить ее обратиться к здравому смыслу:

— Дело, конечно, хорошее, без образования теперь никуда. Только зачем же для этого уезжать? И здесь есть куда поступать, есть чему учиться. Во всяком случае, медицинский факультет в университете точно есть. А ты знаешь, какой здесь университет? Самый старинный в СССР! Знаешь, сколько ему уже веков!

— Мама, ну какой университет, какой медицинский? Я этой медицины в войну объелась. Не хочу страдать, не хочу смотреть на страдания. Хочу радоваться и веселиться. Не хочу запаха карболки и гноя, хочу аромата духов и кулис! Не хочу унылых, однообразных будней, хочу каждый день другую, яркую жизнь. Не хочу одежду, перешитую или перелицованную. Хочу наряды, хочу, чтобы все мною восхищались, завидовали и обожали. Хочу звонкого счастья! Мне и дома, на Украине, сказали, что у меня талант. Ты вспомни, я еще до вашего с папой отъезда в балетную школу ходила, в самодеятельности участвовала. И мне наша руководительница сказала, что я должна — слышишь, мама, должна! — стать артисткой. И стану. Так что ты меня не держи, все равно не удержишь.

Что тут ответишь глупой девчонке, тем более что она вся состоит из красоты и несгибаемого упрямства. И потом, а вдруг в самом деле? А вдруг она права? Как грех на душу взять?