Дыхание в унисон

И тогда Авраам, улавливая общее настроение, еще немножко поет своим женщинам — на идиш, из Гебиртига и из фольклора, что помнит с детства, вплоть до колыбельной «Шлоф же, ингеле…», но, как только видит, что у Фирочки глаза повлажнели, сразу переходит на нейтральную тематику. Вершина его репертуара — дорожная песня «Во Францию два гренадера из русского плена брели…» — старая баллада Гейне на музыку Шумана, когда-то ее широко пели в концертах, даже в репертуаре Шаляпина была. А когда настроение менее лирическое, Авраам достает из рукава совсем другие песни, например «Ваши пальцы пахнут ладаном», — это уже, как много лет спустя выяснила Соня, из репертуара Вертинского. Авраам сознает, что он далеко не Шаляпин и даже не Вертинский, но Фирочка и Соня так любят его мягкий, чуть с трещинкой голос, и Лина, когда бывает дома, тоже слушает, блаженно окунаясь в детство.

Когда она приезжает, в доме праздник.

Фирочка достает с верхних полок заветные банки с вареньем, печет пироги, в доме как-то светлее становится, появляются молодые люди, гости, веселье — одним словом, праздник. Лина ведь всегда стремилась сделать свою жизнь праздником. Авраам по вечерам с удовольствием ведет со взрослой дочерью серьезные разговоры — об ответственности, об экономике, о политике. А для нее праздник — присесть на подлокотник кресла к отцу, обнять его колючую седую голову и вдыхать его неповторимый запах — карболки, хлорки, мужского одеколона. Запах папы. Вот только когда он заводит речь о недавно созданном государстве Израиль или, еще того хуже, когда восхищается Голдой Меир, послом Израиля в СССР, тут у Лины настроение меняется, вся ее комсомольская юность восстает, впитанная в годы войны идеология непробиваемым щитом заслоняет слух, и она, чтобы не нарушить мир в доме, начинает напевать что-нибудь особо легкомысленное и изображать канкан. Так они и спорят — «Мулен Руж» против Голды Меир.

Отец первым сдается — разве эту упрямицу переспоришь! Но сам он не просто так читает семейству эту душераздирающую книгу, не зря внимательно ловит каждое слово о далекой и такой эфемерной для него родине предков, не зря восхищается Голдой и проводит полдня в книжном магазине, когда появляется в продаже впервые в СССР иврит-русский словарь и продажа носит скандальный характер — в присутствии конной милиции, которая, впрочем, книгой не интересуется, но внимательно изучает покупателей, хотя никого не трогает… Столько евреев в одном месте! Зов крови? И это доктор Быстрицкий с его, как сам он иронически формулирует, «продотрядом в анамнезе»?

* * *

Понемногу Фирочка набирается нового житейского опыта. Из жены врача она постепенно превращается в жену военного, а это, можно сказать, особая профессия, посложнее, чем госпитальный повар. Она неторопливо, но успешно осваивает бытовую реальность, учится соблюдать готовность к любым неожиданностям, заводит приятельниц из жен сотрудников Авраама, в необходимом объеме усваивает язык, чтобы не холодеть лицом, когда нужно общаться с местными людьми. Иногда заходит на территорию госпиталя — там прекрасный парк, под лиственными деревьями — нечастое дело для Литвы, где больше характерны массивы сосен, — небольшие домики, в них лечебные корпуса, в таком же домике и администрация.

Знающие люди Фирочке рассказали, что в прежнее время здесь была монастырская больница, одна из лучших в крае. Одной стеной ограда госпиталя примыкает к клебонии — территории священника-ксендза, а с другой стороны эта клебония граничит непосредственно с костелом — католическим храмом, одним из красивейших не только в Вильнюсе — во всем мире. Там восхитительная живопись и скульптуры, лепнина и уникальный светильник-корабль. А еще там замечательного звучания старинный орган, установленный немецким мастером два столетия назад. Фирочка с приятельницами иногда потихоньку заходит туда послушать музыку. Изредка любознательные дамы устраивают рейд по храмам города — кроме католических костелов, есть несколько православных церквей, в том числе знаменитых, в одной из них был крещен прадед Пушкина Абрам Ганнибал — постройка не самая изысканная, зато овеянная славой великого поэта. Хотелось бы, конечно, и синагогу посмотреть. Фирочка вдруг понимает, что ни разу за свою жизнь не видела синагогу внутри, а снаружи, конечно, проходила мимо, но вот именно что мимо. Да как посмотришь, когда синагога не действует, хоть и осталась цела. Здание неухоженное, а окна накрест досками забиты.