Дверь в лето

— Верно. Вы видите горизонтальную пунктирную линию? Там мы находимся сейчас — и это все уже достаточно плохо. А теперь вы видите эту прямую отвесную линию? Это шестью месяцами позже. Это захватит нас. Вы видите циклы — длинные, короткие, все. Каждый в отдельности или проходит через эту точку, или достигает в ней своего высшего значения.

— Это плохо?

— Три большие линии сошлись в тысяча девятьсот двадцать девятом году, и экономическая депрессия поставила нас на лезвие ножа. Тогда двадцатичетырехлетний цикл стал поддерживающим элементом. Теперь все это сходится в один огромный пучок — в пару кульминационных точек совсем не того вида, которые могли бы нам помочь. Я имею в виду, что гусеницы и грипп едва ли принесут нам много хорошего. Миди, если статистика вообще что-то значит, тогда эта бедная, старая планетка еще никогда не переживала такого возмущения с тех пор, как Ева связалась с Адамом. Я боюсь.

Она внимательно посмотрела ему в лицо.

— Потти… вы не разыгрываете меня?

— Видит небо, как бы я хотел, чтобы все это было шуткой. Нет, Миди, с цифрами спорить нельзя, халтурить нельзя. Я не знаю, как это сделать. Это — Год Невезения.

По дороге домой Миди долго молчала. Когда они приблизились к Западному Лос-Анджелесу, она спросила:

— Потти?

— Да, Миди?

— Что мы можем сделать против этого?

— Что можно сделать против урагана? Закрыть уши. А что можно сделать против атомной бомбы? Попытаться действовать быстрее, чем атомная бомба и не быть там, где она взорвется. Что можно сделать еще?

— Да, — она несколько мгновений помолчала. — Потти, вы скажете мне, когда надо будет бежать?

— Если я сам буду это знать.

Он проводил ее до двери и повернулся к выходу, когда она сказала:

— Потти.

— Да, Миди? — он посмотрел на нее.

Она взяла его голову в ладони и притянула к себе. Потом страстно поцеловала его в губы.

— Ну — это была статистическая единица?

— Н-н-нет.

— И все — тоже будет так! — сказала она с мягким нажимом. — Потти, мне кажется, я могу изменить твою кривую.

“Русские отклоняют ноту ООН.”

“Наводнение на Миссури побило рекорд 1951 года.”

“Мессия с Миссисипи против суда.”

“Конгресс нудистов захлестнул берег Бейли.”

“Британско-иранские переговоры в глубоком тупике.”

“Оружие накапливается со сверхсветовой скоростью.”

“Тайфун во второй раз мчится к Маниле.”

“Бракосочетание на дне реки Гудзон — Нью-Йорк, тринадцатое июля — в специально сконструированном костюме на двух человек. Сегодня священник Далтон обвенчал Мередит Смит, прожигательницу жизни и героиню газетных заголовков и принца Оги Шлезвига, которые до сих пор жили в Нью-Йорке и на Ривьере. Бракосочетание передавалось по телевидению специально разработанным морским аппаратом…”

В то время, как Год Невезения двигался по стране все дальше и дальше, Брин испытывал меланхолическую радость от того, что все новые данные подтверждали его выводы. Необъявленная мировая война разворачивала свои кровавые фронты в полудюжине мест по всему земному шару. Брин не обозначил ее; заголовки были достаточно ясны для каждого. Он сконцентрировался на фактах поменьше, что появлялись на внутренних страницах газет — фактах, которые для остальных ничего не значили, но все вместе ясно свидетельствовали о неуклонной тенденции.

Он отмечал биржевые курсы, количество осадков, ожидаемый урожай пшеницы, но прежде всего обращал внимание на сообщения о кислотных дождях.

Попытка замолчать серию раздеваний дала основание для закона “о непристойном обнажении”. Теперь пришло сообщение о Церкви Объединения Всех Душ в Спрингфилде: пастор провел церемонию обнажения. Вероятно, в первый раз за тысячу лет, подумал Брин, за исключением культа звезд в Голливуде. Высокочтимый господин утверждал, что церемония проводится так же, как при “танце высшей жрицы” в древнеегипетском Карнаке.

Весьма возможно, но у Брина были сведения, что “высшая жрица” работала исполнительницей стриптиза в ночном клубе. Во всяком случае, святой отец не был арестован. Две недели спустя сто девять церквей в тридцати трех штатах предлагали такие же аттракционы. Брин занес их на свою кривую.