Две зари

– Иерей, кому вручен антиминс, служит от имени епископа. – Отец Ставракий поклонился, и в поклоне его явственно сквозила убежденность в своем недостоинстве и гордость, что его все же признали достойным. – Полагается святые мощи доставлять крестным ходом, но патриарх повелел мне держать сию ценность в тайне, пока не будет уверенности, что она в безопасности. Поэтому я и открыл мою тайну только вам двум, благочестивым женщинам. Вы сами судите, можно ли о сем ведать прочим – язычникам, и не будет ли святыне какой опасности от нечестивых рук.

– Если князь узнает… – заикнулась Горяна и помрачнела опять.

– Пока нам лучше помолчать об этом, – заметила Эльга. – Я сообщу ему – когда будет подходящее время. Он должен знать о том, что я хочу построить церковь и теперь имею к тому возможность. Но нужно выбрать час, когда он примет это легче и не станет злиться…

– Если он только посмеет… – горячо воскликнула Горяна и встала, будто желая немедленно заслонить собой мощевик, – пусть мне тоже голову рубит своим мечом, иначе я не позволю им даже коснуться… Пусть и дитяте нашему голову разобьет о ступени – уж лучше и нам во врата райские войти к Господу, чем терпеть поругание святынь!

– Ой, что ты выдумываешь! – Эльга поморщилась. Испытания не сломили гордый дух Горяны. – Не скажи ему ничего такого. Он, ясен день, не убьет своего сына, но… это еще сильнее его восстановит против наших замыслов.

Когда Эльга вернулась к себе, там ее ждал Мистина. Ему пришлось уехать с самого утра: на заре городской дозор обнаружил близ урочища Гончары труп неизвестного варяга, с перерезанным горлом, и воеводе пришлось ехать разбирать дело.

При виде Эльги он встал и шагнул навстречу. Она поспешно подошла и обняла его, прижалась к груди и замерла, вдыхая его запах. После общения с отцом Ставракисом, всех мыслей и образов, что навеяла беседа с ним, близость Мистины давала ей чувство, будто она побывала за морем, а теперь вернулась в родной дом.

Он обнял ее, наклонился и поцеловал – не ждал сейчас проявлений любви, но откликался на них с той же охотой, что и двадцать лет назад. В каком бы настроении он ни был – усталый, раздосадованный, разгневанный, – на его любви к Эльге это никак не сказывалось. И, как и прежде, ничто на свете не было для нее приятнее, чем прикосновение его теплых губ.

Совка поклонилась – дескать, готово. Мистина, с утра не выбравший времени поесть, принялся за окорок, а Эльга просто сидела напротив за столом и смотрела на него. На сороковом году жизни ее, бабушку двоих внуков, страстное влечение уже не так сильно томило, как в юные годы, но видеть лицо Мистины с его горбинкой от старого перелома на носу, слушать его голос доставляло ей все то же удовольствие. Ей даже нравилось смотреть, как он ест.

– Так что с тем варягом? Ты выяснил, что за труп?

– Да, – Мистина кивнул. – Его опознали поморяне Далемира. Сказали, наш. Они же сказали, и кто его кончил.

– Вот как! – Эльга изумилась столь быстрому решению дела. – Это кто-то из них же, из своих, да?

– Нет. Это кое-кто из Гончаров. Они показали два дома, но не знали верно, в котором живет убийца. Но они точно знали, из-за чего все вышло.

– Из-за чего?

– А помнишь, на Купалиях драка была из-за гончаровой женки? Вот эта женка опять в деле. Лесота, варяг, кто тогда едва на нож не нарвался, в городе ее сыскал, и вот они вдвоем до сих пор… купальские круги водили. Пойдет женка будто к корове, а взабыль… Как говорится, нивушку я жала, в борозде лежала. А если ее со двора не пускали, то он по ночам прямо на двор лазил. Сейчас ведь лето, можно хоть в клети, хоть прямо под плетнем… «ладу петь». Ну вот и допелись. Гончар, хоть и бит был, отваги не растерял. Лесота ночью шел один, видоков, как все было, нет. Но живет бабенка в пятидесяти шагах от того оврага, где труп нашли.

– Повадился кувшин по воду ходить, здесь ему и голову сломить… А мужа-то нашли?

– Да. Он и не прятался.

– И что?

– Не сознается пока, но я его в поруб засадил. Варяги было заявляли, что будут искать кровной мести, но я им сказал, что Лесоте еще повезло: если бы гончар сразу пошел ко мне с жалобой и варяга бы взяли с чужой женой, то разрубили бы на пять частей при помощи плужного лемеха. А так он умер быстро и даже не понял.

– Ужас какой! – Эльга закрыла глаза, отгоняя вновь набежавшие образы мучений Иулитты. – Ты это сам придумал – про лемех?

– Нет, слышал от гостей каких-то. Так что пусть гончар в порубе тихо посидит, пока варяги не уберутся. Потом выпущу. А то будет он сейчас по городу ходить и хвастать, мол, жены полюбовника на нож поддел – так варяги не стерпят, будут драки, и трупы лягут ковром. Ох! – Мистина закрыл лицо руками и протер глаза. – Хоть бы этих избыть поскорее! Но теперь пока с греками не развяжемся, Святша их не уведет.

– Отдать бы их грекам! – осенило Эльгу. – Они как раз воев просят. Сразу бы два угодья – и им хорошо, и нам.

– Я бы их отдал хоть сейчас. Но Святша не уступит. Он хочет сам в поход идти.