Две недели в сентябре

Архитектор! Само это слово, когда он тихонько прошептал его, прозвучало как музыка, и все остальные пути слились для него в унылую безотрадность.

Он знал, что это ему по силам: он увлекался рисованием и черчением. В школе, когда учитель расставлял деревянные кубики и конусы, чтобы ученики их зарисовывали, он единственный из мальчиков загорелся желанием справиться с этими не поддающимися карандашу углами и оживить их штриховкой.

Он знал, что терпение и труд позволят ему, пусть и не сразу, постичь основы, и отбросил мысли об этом: восторженный ум увлекал его к изящным башням, вершины которых виднелись за проплывающими облаками, показывал ему величие горделивых зданий Сити, мимо которых он проходил по дороге в “Мэйплторпс”, и утонченное изящество загородных особняков, окруженных деревьями.

Чтобы быть архитектором, требуется мужество, глубокая вера в себя, дерзость замысла, внимание к деталям; великолепные каменные громады, порожденные вдохновением одинокого разума, строятся на века, чтобы вдохновлять далеких потомков.

“Со всех сторон вам будет открываться великолепный вид, и будет казаться, что дом вырастает из склона холма…”

Вот он стоит, держа в руке план, рядом с заказчиком, которому он должен построить дом; вот он у себя в кабинете – добавляет в чертеж новые детали, которые, словно семена, прорастают в его воображении; вот он, в костюме из грубого твида, наблюдает за тем, как рабочие вырезают и сворачивают первые полосы дерна; а вот он видит, как дом растет фут за футом, пока однажды не сделает первый вдох…

Он вдруг понял, что музыка смолкла и наступил перерыв, потому что некоторые музыканты спустились со сцены. Он огляделся по сторонам. Люди вокруг болтали о пустяках, вели бессмысленные разговоры, лишь бы скоротать время. Они были такими же, как и час назад, когда пришли на концерт, и всегда будут такими же – с ними ничего не произошло и не произойдет. Среди этих печальных узников он был единственным, кто сумел разглядеть узкую дверь и проблеск озаренного солнцем неба за ней.

К своей радости, он обнаружил, что внезапный порыв вдохновения не угас вместе с музыкой оркестра, не умолк вместе с инструментами, как это случалось раньше с подобными порывами; он знал, что это не сон наяву…

Может, даже хорошо, что музыка прекратилась: она могла завести его слишком далеко в царство фантазии, а ему больше всего понадобится трезвый ум и практичность.

Он был уверен, что найдет какую-нибудь книгу в одном из местных магазинов – для начала подойдет самое элементарное пособие, которое можно прочитать на пляже. Одно это вызывало у него волнение – пусть даже читать придется только о фундаментах и о прочности разных материалов. Заниматься всерьез он начнет после возвращения домой; хоть он и сидел, откинувшись на спинку шезлонга, будто в полусне, что-то подталкивало его встать и зашагать по набережной, обгоняя всех, но не давая никому обогнать себя, и дойти до маленькой площадки в самом конце пирса, откуда со всех сторон видно только море.

– Мне всегда нравились старые добрые мелодии, – сказал мистер Стивенс.

– Мне тоже, – отозвался Дик, пытаясь представить, какие старые добрые мелодии только что сыграл оркестр.

– Уже семь, – сказал мистер Стивенс. – Успеем послушать “Микадо”, а потом надо будет возвращаться.

– Ой, давайте останемся до конца, – запротестовала Мэри. – Холодный ужин может и подождать.

– Так ведь попурри только в самом конце! – воскликнул Эрни.

Но миссис Стивенс была не из тех женщин, которые, не имея собственных слуг, при любом удобном случае наслаждаются преимуществом над людьми, находящимися в их власти.

– Опаздывать некрасиво, – сказала она. – Молли не сможет лечь спать, пока не уберет со стола и не вымоет посуду.

И поэтому, когда звуки “Микадо” стихли, Стивенсы с сожалением поднялись, прошли по узкой полоске травы между шезлонгами и осторожно пробрались сквозь толпу, слушающую оркестр стоя. Концерт был прекрасным – они не раз будут вспоминать его зимними вечерами, пока не начнется новый год. Они заторопились, когда вышли на набережную, – не только потому, что опаздывали на ужин, но и потому, что хотели отойти как можно дальше и уже не слышать дразнящую музыку, когда она начнется снова.

Глава XX

На заре кинематографа, когда взмокший механик вручную управлял кинопроектором из маленькой темной будки, первые несколько кадров долго оставались на экране и на время застывали, пока обтюратор не закроет свет – щелк, щелк, щелк…

Но постепенно, когда механик начинал крутить ручку все быстрее, вы переставали замечать темный интервал между кадрами, и скорость, с которой они сменялись, создавала иллюзию медленного, плавного и размеренного движения.

То же самое и с отпуском. Первые дни тянутся почти бесконечно. К вечеру солнце садится в ложбинку между холмами и упрямо сопротивляется вторжению ночи. Воскресенье, понедельник, вторник – вам кажется, что вы на море уже много недель…