Две недели в сентябре

Прошлогодний отпуск стал завершением золотой главы в его жизни. Он окончил Бельведер-колледж на волне небывалого успеха, добившись всего, к чему стремился – капитан команды по крикету, Victor ludorum, – и в отпуске страшно гордился собой. Он важно расхаживал в этом самом пиджаке, вспоминал о своих триумфах и с нетерпением ждал, когда начнет работать в Лондоне. Название “Мэйпл-торпс” звучало в высшей степени внушительно, и отец очень гордился тем, что сумел найти для него эту работу, поэтому волнение Дика только усиливалось.

– Теперь ты в жизни устроился, мой мальчик, – на хорошую, солидную должность.

В этом-то и заключалась вся ирония. Отец считал эту работу замечательной. “В жизни устроился!” Эти произнесенные с гордостью слова эхом звучали у него в ушах, превращаясь в безжалостную насмешку.

Если бы только он мог объяснить отцу – или если бы только отец все понимал и сказал ему: “Послушай, старина, такая работа не высший сорт – фирма, честно говоря, средней руки, – но это лучшее, что я могу тебе дать”. Как бы это все изменило! Дик сказал бы в ответ: “Хорошо, пап, спасибо. Я сделаю все, что в моих силах, и буду очень стараться, чтобы потом устроиться на место получше”.

Он бы справился, будь отец на его стороне.

Но вышло так, как вышло. Ничего поделать нельзя. Отец гордится этой его работой, и, узнай он, что сын ее презирает и ненавидит, это разобьет ему сердце. “Мэйплторпс”! Пыльная, никчемная, заурядная контора в каком-то убогом переулке. Осознание всего этого приходило к нему постепенно, когда улеглась неразбериха первых недель. Он был вынужден тщательно скрывать свое разочарование, потому что мать никогда бы его не поняла, а друга, который понял бы, у него не было. Обманувшись в своих надеждах, он обратился к школьным годам, ища утешения и мужества в воспоминаниях о Бельведер-колледже – и обнаружил, что даже там не на что опереться.

Бывший частный дом, большой и уродливый, невзрачные голые окна и запущенный сад, который вытоптали ученики. Вот и все, что осталось ему от школы, когда он мысленно туда вернулся, – лоск юношеской романтики сошел, и жалкий остов напыщенной фантазии ухмыльнулся ему и сказал: “Теперь-то ты видишь”.

Подумать только – и как он раньше этого не видел?

В нем проснулось негодование при мысли о том, что их обманывали; каждый день всевозможными обиняками им давали понять, что Бельведер-колледж не уступает величайшим школам страны, – просто потому, что они были еще детьми, маленькими и впечатлительными.

Если бы только учителя были честны с ними – если бы только мистер Барбур сказал: “Послушайте, мальчики, Бельведер-колледжу всего пятнадцать лет. Я основал его сам, он невелик, и мы пока не успели завести собственных традиций, как другие школы, – но обучение здесь стоит недорого, и мы делаем все, что в наших силах. Нам жаль, что вы не можете гордиться колледжем, – вы сами должны постараться, чтобы колледж гордился вами”.

Как решительно Дик встал бы на защиту своей школы, как взялся бы за дело!

– Что ж, хорошо – будем работать как проклятые, чтобы стать лучшими!

Но в том-то и беда, что Бельведер-колледж был укутан в дешевое одеяльце самообмана. Директор действительно считал свое детище великолепным. Учителя искренне верили, что выпускники должны быть неимоверно благодарны колледжу. Какие тщетные надежды!

Ему нужно было от школы не так уж и много: пара-тройка воспоминаний, которыми он мог бы гордиться; чувство собственного достоинства, которое могло бы служить ему опорой; понимание и поддержка, которые помогли бы ему набраться мужества, чтобы выйти на трудную дорогу, осыпающуюся прямо под ногами…

Его мысли прервал шелест гальки. Он смотрел на туманные очертания парохода на горизонте и поэтому не заметил идущих мимо людей, пока те с ним не поравнялись.

Высокий мужчина с трубкой и два парня лет восемнадцати – не братья, подумал Дик, просто друзья. На молодых людях были брюки гольф, полосатые пиджаки с гербами на карманах и галстуки одного цвета – галстуки выпускников какой-то школы.

Он провожал глазами маленькую компанию, пока та не скрылась за изгибом берега среди деревьев, и внезапно ему стало очень одиноко. В Бельведер-колледже не было ни одного мальчика, с которым он хотел бы подружиться.

Он взглянул на свой пиджак. Просто буквы Б. К. на кармане – Бельведер-колледж, – вышитые жесткой зеленой ниткой. Эти буквы ему выдали, когда он попал в команду по крикету; они были прикреплены к листу картона, чтобы потом можно было пришить их к любому старому пиджаку, который вы покупали себе сами и который вам нравился.

Разве это так уж много – хотеть, чтобы в Бельведер-колледже тоже были форменные полосатые пиджаки с гербом, а может, еще и галстуки для выпускников?

Впрочем, он знал, что на самом деле это не имело значения и что, даже будь у него галстук, он никогда бы его не надел. Вот Батлер носил бы его на работу в отцовскую табачную лавку, а Чизмен носил бы его за рулем мебельного фургона своего дяди. Они бы гордились этим галстуком, а не стыдились, как Дик.