Благодаря автобусам мистер Стивенс мог забираться дальше, чем в первые годы, потому что они отвозили его прямо в то место, которое было обозначено на его карте темно-коричневым цветом. Он без труда занял переднее сиденье в автобусе, отправлявшемся в Петворт; после нескольких остановок в самом начале пути они поехали быстрее, и дома остались позади.
После дождя природа была готова встретить осень во всеоружии, и насыпи вдоль дороги пахли прохладной землей. Свежий утренний воздух ударил мистеру Стивенсу в лицо и засвистел в ушах, и он вспомнил, как ехал в автобусе три дня назад: тогда он возвращался домой с работы в последний вечер перед отпуском. Он вспомнил заторы, какофонию автомобильных гудков, бесконечно мелькающие витрины магазинов. А теперь все иначе!
Иногда автобус замедлял ход, чтобы протиснуться мимо распухшей от сена телеги, которая останавливалась, пропуская его, и оставляла на высокой живой изгороди полоски сена; порой водитель с трудом вписывался в крутые повороты узких переулков, и мистеру Стивенсу оставалось только гадать, что бы он стал делать, если бы навстречу кто-нибудь ехал. Они остановились всего пару раз, чтобы подобрать сначала деревенскую женщину с ребенком и корзиной, а потом мужчину невзрачной наружности.
Мистер Стивенс держал на коленях карту, потому что ему нравилось узнавать далекие церковные шпили и маленькие поселения. Ему нравилось находить на карте речушки, которые им предстояло переезжать, прежде чем эти речушки появлялись в поле зрения. Он любил карты и хорошо в них разбирался. Они нравились ему потому, что доставляли безграничное удовольствие его воображению и показывали ему пейзаж, порожденный романтической небрежностью столетий.
Широкие, засыпанные щебнем дороги поворачивали и петляли, по-прежнему следуя теми же окольными путями, которые проложили еще древние путешественники. Они по-прежнему огибали давно пересохшие болота и послушно сворачивали в тех местах, где какой-нибудь феодал запретил топтать свой священный луг и приказал объезжать его стороной.
Автобус проехал через старый заросший канал, построенный давным-давно, чтобы тайно провести флот вдоль побережья на тот случай, если на остров высадится Бонапарт. Несколько человек в поле пытались раздуть из струйки дыма костер, который почти погас во время ночного дождя. На скотном дворе истошно визжала свинья, и мистер Стивенс отвернулся. Думать о боли в это прекрасное осеннее утро было очень тяжело. Ему хотелось душевного покоя.
На окраине маленькой деревушки, приютившейся у подножия холмов, он вышел из автобуса и двинулся по той же тропинке, по которой шел и в прошлом году, и в позапрошлом, – через узкую аллею боярышника, начинавшуюся прямо за серой церковью. Он выбрался на старую проселочную дорогу, так изрытую овцами и размытую дождем, что поначалу ее обочины доходили ему до груди. Она вела круто вверх, и вскоре он мог уже разглядеть внизу красные крыши деревни.
Потом овраг стал не таким глубоким, и, когда дорога вышла на холмы, он взобрался на ее край и пошел по упругой траве.
Он был совершенно один. Несколько овец безмятежно щипали траву дюйм за дюймом, но, насколько хватало глаз, здесь не было ни одного человека.
Мистер Стивенс любил холмы, потому что они легко возвращали его в прошлое. Леса вырастали и засыхали, луга обносились изгородями, скашивались и меняли свой облик, города и деревни строились и приходили в упадок – не проходило и дня, чтобы не был слышен стук молотка, выбивающего старые доски, – но эта пружинистая трава, под которой белел мел, была такой же густой и мягкой еще под ногами римских легионеров. Взобравшись на первый холм, они точно так же увидели бы море, и мистер Стивенс знал, что даже через тысячу лет холмы останутся такими же – неподвластными времени.
“Предполагаемая стоянка римского войска”, – прочитал мистер Стивенс на карте и точно определил ее место по пересечению двух тропинок. В траве виднелись едва заметные остатки стены, и он вспомнил такие же пологие бугорки, которые остались от песчаных замков Эрни после того, как отступило захлестнувшее их море. Вот и разница между ними: одну постройку разрушили годы, другую – мгновения.
Конечно, отдыхать было не время, но погода была такой великолепной, а вид – таким прекрасным, что мистер Стивенс несколько минут полежал на бывшей стене римского лагеря, любуясь тонкой полоской далекого моря.
Он думал о толпах на берегу: в это время люди наверняка кишат там, как муравьи, теснятся вокруг эстрады, сидят вплотную друг к другу в шезлонгах, роятся у прилавков с закусками, выстраиваются в очереди на быстроходные катера, – а он здесь, один, прямо над ними. Он размышлял о шумных пыльных набережных и о своем одиночестве.