Две Дианы

После этой существенной оговорки Мартин Герр вышел и через минуту вернулся в сопровождении загорелого, непоседливого детины с беззаботным и смышленым лицом.

— Амброзио, — представил его Мартин.

— Амброзио — имя иностранное. Значит, вы не француз? — спросил Габриэль.

— Кто знает? — ответил Амброзио. — Я подкидыш и вырос в Пиринеях. Одна нога во Франции, другая — в Испании. Впрочем, я легко примирился с подобной незаконностью, не имея никаких претензий ни к Господу Богу, ни к матушке моей!

— На какие же средства вы живете? — поинтересовался Габриэль.

— Очень просто. Мне одинаково дороги обе мои родины, и я стараюсь по мере своих сил стереть между ними границы, знакомя одну с богатствами другой… и наоборот…

— Короче говоря, — пояснил Мартин, — Амброзио занимается контрабандой.

— Но ныне, — продолжал Амброзио, — гонимый неблагодарными властями с обоих склонов Пиринеев, я счел за благо уступить им и явился в Париж, город, где храбрец…

— …где Амброзио сможет, — подхватил Мартин, — применить всю свою предприимчивость, всю свою ловкость и умение.

— Амброзио, контрабандиста, принять! — сказал Габриэль. — Следующий!

Довольный Амброзио ушел, уступив место некоей странной личности с физиономией типичного аскета.

Мартин представил его под именем Лактанция.

— Лактанций, — сказал он, — служил под началом адмирала де Колиньи, который может дать о нем благожелательный отзыв. Но Лактанций — ревностный католик, и он не пожелал повиноваться начальнику, зараженному ересью.

Молчаливым кивком Лактанций подтвердил слова Мартина, и тот продолжал:

— Этот благочестивый рубака приложит все свои усилия, чтобы удовлетворить господина виконта д’Эксмеса, но он просит предоставить ему льготы, нужные для спасения его души. Солдатское ремесло, а также долг совести понуждают его воевать со своими братьями во Христе и уничтожать их по мере возможности. Посему Лактанций полагает, что столь жестокую необходимость следует замаливать с особой строгостью. И он самоотверженно сопоставляет число наложенных им на себя постов и покаяний с числом раненых и убитых, которых он преждевременно препроводил к подножию трона Всевышнего.

— Лактанция, богомольца, принять, — с улыбкой сказал Габриэль.

Лактанций все так же молча поклонился и отправился восвояси.

Вслед за Лактанцием Мартин Герр ввел в комнату молодого человека среднего роста, с живым, одухотворенным лицом и маленькими холеными руками. Его костюм, от воротника до башмаков, был не только чист, но даже не лишен некоторого кокетства. Он грациозно поклонился Габриэлю и застыл перед ним в почтительной позе. Звали его Ивонне.

— Вот, господин виконт, — сказал Мартин, — самый примечательный из всех. Ивонне в рукопашном бою неудержим, как лев, сорвавшийся с цепи! Колет и рубит в состоянии полного исступления. Особенно же он отличается при штурмах. Он всегда вступает первым на первую лестницу и водружает французское знамя раньше всех на стене неприятельской крепости.

— Так, значит, он настоящий герой? — спросил Габриэль.

— Я делаю, что могу, — скромно потупился Ивонне. — И Мартин Герр, без сомнения, несколько преувеличил ценность моих слабых усилий.

— Ничуть, я вам только воздаю должное, — возразил Мартин. — И в доказательство этого я, перечислив ваши достоинства, тут же отмечу ваши недостатки. Ивонне, господин виконт, как я уже говорил, — сущий герой на поле битвы, но в обыденной жизни он робок и впечатлителен, как девица. Он, например, боится темноты, мышей, пауков и чуть ли не теряет сознание при малейшей царапине. Он обретает свою буйную отвагу только тогда, когда его опьяняет запах пороха.

— Все равно, — сказал Габриэль, — мы его поведем не на бал, а на бой. Ивонне со всей его деликатностью — принять.

Ивонне откланялся по этикету и удалился, с улыбкой поглаживая рукой свой тонкий черный ус.

На смену ему явились два белокурых гиганта, стройные и невозмутимые. Одному на вид можно было дать лет сорок, другому — не больше двадцати пяти.

— Генрих Шарфенштейн и Франц Шарфенштейн, его племянник, — доложил Мартин Герр.

— Что за дьявол, кто они такие? — поразился Габриэль. — Откуда вы, ребята?

— Мы только отшасчи немножко францозиш, — сказал старший.

— Как так? — спросил виконт.

— Ми плох понималь францоз, — проговорил великан помоложе.

— Это немецкие рейтары, — сказал Мартин Герр, — иными словами — наемные солдаты. Они продают свою руку тому, кто лучше платит, и хорошо знают, чего стоит храбрость. Они уже были у испанцев и англичан. Но испанец мало дает, а англичанин слишком торгуется. Покупайте их, господин виконт, в деле они будут хороши. Они никогда не спорят и, как люди точные в своих обязательствах, всегда лезут прямо на пушки с полнейшей невозмутимостью. Ведь для них мужество — только предмет сделки.

— Я беру этих поденщиков славы, — сказал Габриэль, — и для большей верности плачу им за месяц вперед. Кто там еще?

Оба тевтонских Голиафа по-военному отдали честь и направились к выходу, чеканя шаг.

— Следующий, — произнес Мартин, — по имени Пильтрусс. Вот он.