Две Дианы

Герцог де Гиз, с тех пор как получил звание генерал-лейтенанта королевства, жил теперь в самом Лувре, в этой колыбели французских королей. Какие же грезы посещали по ночам честолюбивого главу Лотарингского дома? Какой путь прошли его сновидения с той поры, когда в лагере под Чивителлой он доверил Габриэлю свою мечту о неаполитанском престоле? Успокоился ли он теперь? Или, будучи гостем в королевском дворце, пожелал вдруг стать в нем хозяином? Не ощущал ли он прикосновения возложенной на его голову короны?

Вполне возможно, что именно в это время Франциск Лотарингский питал такие тайные надежды. И в самом деле: разве король, взывая к его помощи, не давал волю его дерзновенному честолюбию? Ведь доверив ему спасение Франции в годину тяжких испытаний, король сам признал, что он, Франциск де Гиз, — первый полководец своего времени.

Герцог прекрасно сознавал, что признание его заслуг королем — это еще далеко не все. Теперь нужно будет убедить в них всю Францию. А для этого необходимы блестящие победы над врагом, громовые дела. Для того чтобы Франция доверилась ему и пошла за ним, мало было загладить ее поражения — нужно было ей принести победу.

Вот какие мысли обуревали герцога де Гиза после его возвращения из Италии.

Об этом же думал он и в тот самый день, когда Габриэль де Монтгомери заключил с Генрихом II новое безумное соглашение.

Стоя у окна и машинально барабаня пальцами по стеклу, Франциск де Гиз невидящим взором смотрел на залитый дождем двор. Кто-то осторожно постучал в дверь и, войдя с разрешения герцога, доложил о виконте д’Эксмесе.

— Виконт д’Эксмес! — воскликнул герцог де Гиз, обладавший памятью Цезаря. — Виконт д’Эксмес! Мой юный соратник по Мецу, Ренти и Валенце! Впустите его, впустите немедленно!

Слуга поклонился и тут же ввел в комнату Габриэля.

Нужно сказать, что, покинув короля, мужественный юноша не колебался. Он пребывал сейчас в том редком для человека состоянии внезапного озарения, которое именуется вдохновением. И, войдя в покои герцога, он как бы невольно угадывал те неотвязные думы, которые не давали покоя Франциску де Гизу. Кстати, герцог был чуть ли не единственным, кто мог понять и помочь Габриэлю.

Герцог де Гиз бросился навстречу и заключил его в свои объятия:

— А вот и вы, мой храбрец! Откуда прибыли? Что с вами было после Сен-Кантена? Как часто я вспоминал о вас, Габриэль!

— Значит, вы еще не забыли о виконте д’Эксмесе?

— Черт возьми, он еще спрашивает! — рассмеялся герцог. — Вы, очевидно, не привыкли напоминать о себе! Колиньи рассказал мне часть ваших сен-кантенских подвигов и притом еще добавил, что утаил лучшую их половину!

— Не так уж много я сделал, — с грустной улыбкой промолвил Габриэль.

— Честолюбец! — заметил герцог.

— Это я-то честолюбец? — усмехнулся Габриэль.

— Но, хвала Господу, — продолжал герцог, — вы все-таки возвратились, и мы снова вместе, друг мой! Вспомните, какие планы мы строили в Италии. Ах, Габриэль, теперь Франции нужна ваша доблесть больше, чем когда бы то ни было!

— Все, что я имею, и все, что умею, — заявил Габриэль, — посвящено благу отечества. Я жду только вашего знака, ваша светлость.

— Спасибо, друг мой, — ответил герцог. — Поверьте мне, знака вам долго ждать не придется. Но, по правде говоря, чем больше я пытаюсь разобраться в обстановке, тем тяжелее и запутаннее она мне кажется. Мне нужно немедленно наладить оборону Парижа, создать гигантскую линию сопротивления врагу, остановить наконец его наступление. И, однако, все это не стоит и ломаного гроша, если я не перейду в наступление. Я должен, я хочу действовать, но как?..

И он замолк, как бы испрашивая совета у Габриэля. Он знал удивительную находчивость молодого человека и смутно надеялся, что и теперь он чем-то ему поможет. Но на этот раз виконт д’Эксмес молчал и только вопрошающе смотрел на герцога.

Франциск Лотарингский продолжал:

— Не корите меня за медлительность, друг мой. Вы же знаете: я не из тех, кто колеблется, но я из тех, кто размышляет. Так что не слишком-то порицайте меня, ибо я совмещаю решимость и рассудительность. Однако, — добавил герцог, — вы, кажется, озабочены сейчас еще сильнее, чем прежде…

— Не будем говорить обо мне, ваша светлость, прошу вас, — перебил его Габриэль. — Поговорим сначала о Франции.

— Пусть так, — согласился герцог. — Тогда я вам откровенно скажу, что меня заботит. Мне думается, что самое главное сейчас — совершить какой-нибудь великий подвиг и тем самым поднять дух наших людей, возродить нашу древнюю боевую славу. Нужно не ограничиваться восстановлением наших разрушенных укреплений, а возместить их хотя бы одной убедительной победой.

— И я того же мнения, ваша светлость! — воскликнул Габриэль, удивленный и обрадованный подобным совпадением их взглядов.

— И вы тоже? — переспросил герцог де Гиз. — И вы тоже, должно быть, не однажды задумывались над бедами нашей Франции и о ее спасении?

— Я часто думал об этом, — признался Габриэль.

— Но представляете ли вы себе всю трудность этого будущего подвига? — спросил Франциск Лотарингский. — Да и кто и когда на него решится?!