Двадцать девятое июня

Леонид Владимиров

 

ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОЕ ИЮНЯ

 

Рассказ

 

В тот день, 29 июня 1966 года, в половине десятого утра, началась моя жизнь номер два. Последние минуты жизни номер один я провел, стоя на тротуаре лондонской Бэйсуотер-роуд (со студенческих лет помнил, что на этой улице жил Тимоти Форсайт), Из дверей старенькой гостиницы «Эмбасси» выходили мои спутники — по двое, по трое, редко поодиночке — и садились в подплывавшие автобусы. Вот прошел к автобусу, смерив меня подозрительным взглядом, Лазарь Лагин (о нем еще расскажу). Сухонький, невысокий Каверин, державшийся в группе с тихим достоинством, вышел об руку с супругой Тыняновой, любезно кивнул. Выплыла массивная Диана Тевекелян — она редактировала мою единственную опубликованную в России «прозу» (маленькую журнальную повесть) и посему держалась чуть покровительственно. На ее «поехали вместе?» я ответил заготовленной фразой — жду, мол, парня из посольства, назначил встречу, неудобно подводить. Уехала.

Появились — и тоже немедленно предложили взять в компанию — супруги Крон. Александр Александрович был самым очаровательным человеком в группе, мы много гуляли вместе в последнюю неделю,— и я обязательно перескажу хоть малую часть того, что от него услышал. Но это потом.

Они все выходили и уезжали в одном и том же восточном направлении — на Оксфорд-стрит, за покупками. Был предпоследний день пребывания нашей группы в Великобритании, и единственные три часа, отведенные на магазины. Все предыдущие девять дней и в Англии, и в Шотландии были так «упакованы», что дневных часов не оставалось. Каждому из нас отвалили в Москве по шесть фунтов и одиннадцать шиллингов, а потом, в Лондоне, у нас еще отобрали по два шиллинга и шесть пенсов на венок Карлу Марксу, который мы должны были возложить к его памятнику на Хайгейтском кладбище как раз после похода в магазины. В двенадцать тридцать всем надлежало собраться к автобусу на Тайбери-плейс, у Мраморной арки (где два века подряд вешали лондонских преступников) — и в Хайгейт.

…Вышли веселые, довольные жизнью Валентин Ежов с женой, молодой журналист Анатолий Русовский, Лидия Либединская, серьезная и прекрасная Таня Слуцкая - почему-то без мужа.

- ?

- А ну его.

Это меня немного обеспокоило. Что же — Слуцкий может вообще не поехать? А главное, не он один. Я ведь не просто стоял на тротуаре, первым окончив завтрак, заставив себя что-то съесть. Я внимательно считал выходивших и уезжавших. И пока двоих недосчитывался. Один — Борис Слуцкий; даже если он останется — не страшно. Кто второй? Я не мог сразу вспомнить.

И вдруг они показались в дверях оба — Слуцкий и Олег Енакиев. Господи, этого мне еще не хватало!

 

ИЗ ЖИЗНИ НОМЕР ОДИН

 

Бориса Абрамовича Слуцкого я до отъезда в Лондон лично не знал и даже никогда не видел. Но знал наизусть много его стихов — особенно ходивших в тогдашнем, только рождавшемся «самиздате»; «Когда русская проза ушла в лагеря…», «Все мы жили под Богом», «Хозяин», «Евреи хлеба не сеют», «Стих встает как солдат». Очень их любил.

Московские друзья, узнав от меня состав группы, услужливо предупредили о Слуцком: будь осторожен — он абсолютно порядочный человек, но… Во-первых, начисто лишен чувства юмора, даже анекдотов при нем не рассказывают; вовторых, у него рана в душе из-за глупого выступления на писательском собрании в 1958 году против Пастернака, Не может себе простить, казнится; упаси Господь при нем даже подумать о Пастернаке, не то что имя произнести!

Слуцкий заговорил со мной в первый же вечер по приезде в Лондон. Произошла интуристовская неувязочка, и им с Таней не досталось семейного номера. Ее поселили на первую ночь с двумя одинокими дамами, а его — с тремя одинокими мужчинами, в том числе со мной. Потоптавшись чуть-чуть на вечерней Бэйсуотер-роуд после долгого полета (летели через Стокгольм, а там три с половиной часа ждали английского лайнера), я пошел спать. На одеяле своей кровати лежал одетый Слуцкий — только туфли снял. В руках у неео была вечерняя газета «Ивнинг стандард». Мы, ожидая в стокгольмском аэропорту, успели все перезнакомиться, и Слуцкий, отличавшийся подчеркнутой вежливостью, обратился ко мне по имени-отчеству:

— Вы читаете по-английски?

— Почти нет,

— Жаль. Но все-таки «почти», не совсем ведь? Что это, по-вашему, такое?

Он показал газетную страницу, полную маленьких объявлений,— их было, наверно, триста или четыреста. Я поискал знакомые слова и осторожно предположил, что это, должно быть, объявления о приеме на работу. Он согласился и спросил:

— А как же здешняя массовая безработица?

Мы понимающе улыбнулись друг другу, и я подумал, что юмора Слуцкий, может быть, лишен не начисто.