Два лета

— Ну что, — произносит Жак в напряженной тишине. Он опускает руки и засовывает их в карманы джинсов. Первый раз вижу его не в униформе официанта и с удовольствием отмечаю, что ему идет выцветшая красная футболка и черные джинсы Adidas. Мое сердце бешено колотится. Он поднимает бровь. — Саммер, ты готова?

— Oui, — тут же отвечаю я, делая шаг вперед и проскальзывая мимо Элоиз, чтобы на пороге присоединиться к Жаку. Как бы ни переживала я по поводу нашей… поездки (не такое страшное слово, как «свидание»), перспектива остаться с Элоиз пугает меня гораздо сильнее.

— Ну, весело вам провести время, — огрызается она, снова откусывая от pain au chocolat.

Я напрягаюсь в надежде на то, что она не спросит, куда мы едем. Посещение галереи мне кажется чем-то очень личным. Но потом замечаю, что ее щеки покрылись пятнами: она еле сдерживается, чтобы не спросить, притворяется, что ей все равно.

Я чувствую что-то вроде удовлетворения. Элоиз… мне завидует? По взгляду видно, что она помимо своего желания одобряет мой сарафан, босоножки, блеск для губ. Закутанная в халат, волосы принцессы спрятаны под полотенцем — она сейчас менее привлекательна, чем я. Мы поменялись ролями.

— Спасибо, — я стараюсь придать тону беззаботность, а Жак, добавив дружелюбное «Au revoir!», наклоняется и целует Элоиз в обе щеки.

Теперь волна сильной зависти накрывает меня. Элоиз улыбается Жаку — я гневно наблюдаю — и что-то быстро говорит ему по-французски, я различаю лишь Colette et Tomas и le café. Никакого кокетства в их диалоге нет, но я все равно ощущаю прилив беспокойства. Интересно, было ли что-то между ними?

Я все еще размышляю над этим, как вдруг Элоиз, ухмыльнувшись, кладет в рот последний кусочек моего pain au chocolat и хлопает дверью. Это она умеет. Медленно поворачиваюсь лицом к Жаку, мы оба стоим на пороге. Не уверена, нужно ли мне извиниться или что-то объяснять, — хотя что я скажу? Я сама не понимаю Элоиз.

— Это было… странно, — бормочу я наконец, заправляя за ухо непослушный локон. На улице становится душно, от жаркого воздуха прилипшие к шее волосы сохнут. Хорошо, что новый сарафан из легкой ткани.

Жак пожимает плечами.

— Un peu bizarre[47], — соглашается он, хмыкнув и слегка кивнув головой. — Так как ты… понимаешь, я подумал… — Он замолкает, и я в ужасе ожидаю признания, что он встречался с Элоиз. Однако секунду спустя он поднимает голову и широко мне улыбается. — А, не важно, — говорит он.

А ведь и правда не важно. Настроение у меня улучшилось, и я улыбаюсь в ответ. В тот момент мы будто договорились, что обсуждать Элоиз больше не стоит. Вслед за Жаком я иду от дома к припаркованному на улице мопеду, ослепительно белому, гладкому, с двумя шлемами того же цвета на сиденье. Жак протягивает мне один из них, но я чуть колеблюсь. Постоянно гоняю на велике по всему Хадсонвиллу, но мопед — это другое: быстрее, бесшабашнее, страшнее.

— Давай-давай, тебе понравится, — уверяет меня Жак, в глазах хитрый огонек.

Я в сомнениях, но раз уж до сих пор хватало смелости — выйти из комнаты, вылезти из панциря, собраться в «поездку» с мальчиком, то… Я глубоко вздыхаю и надеваю шлем. Он плотно облегает голову, заглушая пение птиц на Рю-дю-Пэн.

Жак тоже натягивает шлем, при этом не перестает быть привлекательным, даже когда застегивает ремешок под подбородком. Он грациозно запрыгивает на мопед. Я забираюсь сзади, неуклюже и с осторожностью, ставлю сумку на колени, пытаясь сесть так, чтобы сарафан не задирался. Хорошо, что Жак ко мне спиной.

— Прежде чем мы отъедем, должен тебе кое-что сказать, — говорит он, обернувшись ко мне, и заводит мотор.

— Что? — Я перекрикиваю мопед, все внутри сжимается.

Жак широко улыбается.

— Ты сегодня очень красивая.

Погодите. Что? Сердце так трепещет, что я теряю дар речи. Послышалось. Шлем, мотор, жара — у меня галлюцинации. Слуховые. В этом ведь дело? Наверняка, ведь я — это я. Саммер Эверетт. Та, что с лицом, как на картине Пикассо, та, кого не замечают мальчики. Красивая? Нет! Хотя… а вдруг? А вдруг не послышалось? Пульс учащается. Прежде чем я успеваю переспросить, Жак отворачивается, и мы уносимся прочь.

Мое сердце бьется в такт с мотором мопеда. А мысли несутся так же, как и мы по Рю-дю-Пэн, — головокружительно быстро. Я никак не могу удержать ступни на подножках и, недолго думая, наклоняюсь вперед и руками обхватываю Жака за пояс. Боже мой! Я в шоке от собственной смелости. Сейчас, кажется, ничего невозможного нет. Через футболку я чувствую тепло Жака и сама себе улыбаюсь. Мы мчимся по бульвару Дю-Томп.

Фасады всех магазинов и кафе к празднику украшены французскими флагами или просто синей, белой и красной тканью. Улицы почти пусты, совсем как у нас Четвертого июля. Я читала о Дне взятия Бастилии и помню, что с него началась Французская революция. Что же такого особенного в июле, в летней жаре, что люди поднимаются на восстания?