Два лета

Вчера я снова пошла в элегантный бутик на бульваре Дю-Томп и купила этот сарафан — он яркого небесно-голубого цвета, с фестонами на подоле, а бретельки перекрещиваются на спине — и кремовые босоножки со шнуровкой на щиколотке. Из футболки с шортами я быстро переодеваюсь в новое. И смотрюсь в разбитое зеркало. Видно, что сарафан очень милый, таких красивых вещей у меня еще не было. Правда, я замечаю, что плетеные браслеты оранжево-зеленых цветов к голубому сарафану не подходят.

С тех пор как Руби в девятом классе сплела для меня эти браслеты, я ношу их постоянно, с любой одеждой и в любой ситуации. Но таких ситуаций, как сегодня, еще не было. Интересно, Руби расстроилась бы из-за отсутствия браслетов? Мы с лучшей подругой отдалились и никак не можем сблизиться. Впрочем, она с энтузиазмом ответила на письмо о Жаке. «КОНЕЧНО, это настоящее свидание!!! — написала она. — Что я говорила?? Разве я КОГДА-НИБУДЬ бываю неправа? Я всегда права!!! И вообще кто такой Хью??»

Я улыбаюсь в экран. Мысли о Хью на самом деле выцвели и свернулись, как старые фотографии. Но почему Руби так важно, чтобы она всегда была права? Наверное, потому что это дает ей абсолютную власть. Я вздыхаю и снимаю браслеты. Аккуратно кладу их на туалетный столик. Хочу взять щетку и расчесать свои длинные, мокрые после душа волосы.

Тук-тук. Тук-тук. Кто-то пришел. «Он пунктуальный», — думаю я в смятении, одновременно с этим пытаясь расчесать волосы и достать из косметички блеск для губ. Накрасив губы, хватаю сумку-шопер. Уже выходя из комнаты, вспоминаю о камере. Она лежит на подоконнике — накануне вечером я снимала сад. Хватаю камеру, запихиваю ее в сумку и наконец вылетаю из комнаты.

Слетаю вниз по лестнице, добираюсь до кухни и вдруг резко останавливаюсь. Входная дверь открыта, Жак стоит, прислонившись к косяку и скрестив руки на груди. Лицом к нему, с одной рукой на дверной ручке, в банном халате, с тюрбаном из полотенца на голове и — это, наверное, самое ужасное — держа в другой руке мой pain au chocolat, стоит Элоиз. Меня охватывает досада. Наверное, выйдя из душа, она услышала стук в дверь и, ступая бесшумно, как призрак, слетела вниз по лестнице, чтобы открыть (и съесть мой завтрак).

— А, Саммер! — говорит Жак, увидев меня. Он улыбается, но на лице замешательство.

Элоиз поворачивается ко мне, у нее похожее выражение. Только она не улыбается.

— Откуда ты знаешь Жака? — спрашивает она резко, без предисловий.

Так. В утренней суматохе я совершенно забыла о том, что Элоиз с Жаком, возможно, знакомы. Из того, как она стоит — повернувшись так, чтобы загородить его от меня, — ясно: она не только знает Жака, вполне вероятно, что он ей нравится. А нравится ли она ему? У меня внутри все сжимается, я смотрю на Жака. К счастью, не похоже, чтобы он любовался Элоиз. Вместо этого он переводит взгляд с нее на меня и хмурит брови, будто пытается решить головоломку.

— Я… м-м-м… — мычу я. По привычке от волнения касаюсь запястья, но там пусто, браслеты не потеребишь. — Мы… мы познакомились в Café des Roses, — наконец отвечаю я. И расправляю плечи, не желая сгибаться под каменным взглядом Элоиз.

Дело в том, что после нашей перепалки в сарае Элоиз… стала относиться ко мне по-другому. Перемены едва уловимые. Мы все еще не разговариваем, когда встречаемся в доме. Но, увидев меня, она уже не кривит презрительно рот, не сопит и не хлопает дверями. Словно она против воли смирилась и считает меня по крайней мере человеком.

Сейчас, впрочем, ее взгляд пропитан ядом. Прямо как раньше.

— Je ne comprends pas, — говорит Жак, хмурясь. — Я не понимаю. — Его темно-синие глаза прыгают с Элоиз на меня, как мячики от пинг-понга. — Саммер, ты знакома с Элоиз? Вы обе здесь живете? Вы…

— Элоиз здесь временно, — перебиваю я. Я хочу дать понять, что она незваный гость, а дом вообще-то мой. — Со своей мамой-художницей, приятельницей моего отца.

Жак кивает, он все еще озадачен. Элоиз усмехается.

— Временно, — повторяет она с горечью, ее рот кривится.

Мне приходит в голову, что, возможно, Элоиз жалеет, что проводит лето в этом доме. Вот почему у нее «сложный период». Если это правда, тогда, наверное, у нас с Элоиз есть кое-что общее: мы обе хотим, чтобы Элоиз уехала.

— Кстати, — добавляет она, поворачиваясь ко мне и показывая на мой pain au chocolat. — Ты не против, если я съем его, правда же, Саммер? — На ее лице расплывается язвительная улыбка. — Я нашла его на столе, так что…

Не дожидаясь моего ответа, она откусывает огромный кусок. Во мне все кипит, я едва сдерживаюсь, чтобы с криком «мое!» не вырвать свой завтрак у нее из рук, будто мы двое малышей, не поделивших леденец. Но при Жаке я не собираюсь терять самообладание. Лишь сжимаю кулаки, пока довольная собой Элоиз жует.

Жак кусает губы, сдерживая улыбку, будто находит нашу враждебность забавной.

— Смешное совпадение, non? — спрашивает он.

— Обхохочешься, — бормочу я.

Элоиз жует мой завтрак и не отвечает.