Два измерения...

Года за два до окончания школы родители начали брать сына с собой в экспедиции.

Сын не подводил их. Наравне со взрослыми таскал тяжелый вещевой мешок и, не жалуясь, переносил нелегкие переходы. И с готовностью выполнял любую физическую работу.

Беда, как всегда, пришла неожиданно — в апреле сорок первого, за два месяца до окончания Славой школы.

Родители ушли в очередную экспедицию и… не вернулись.

Чуть позже Слава узнал: они погибли при обвале в двадцати километрах от Гирходжана.

После похорон Слава первым делом взялся за ремонт дома. Родители давно собирались привести в порядок свое жилье — перестелить полы, обновить крышу, переклеить в комнатах обои, да не успели.

И теперь Слава каждый день, возвращаясь из школы, принимался за ремонт. Работал он истово и даже с каким-то вдохновением. Словно старался вложить в свой труд память о родителях.

Закончив ремонт, он устроился на шахту, на неполный рабочий день — после уроков. Смена его длилась до десяти вечера, и он успевал не только выполнить, но иногда и перевыполнить взрослую норму.

А ночью урывал час-два на уроки. Ему хотелось во что бы то ни стало хорошо закончить десятилетку. Ведь родители столько надежд связывали со своим единственным сыном.

Он совсем забыл о своей внешности, и все его прежние переживания по этому поводу казались теперь просто нелепыми и даже нереальными.

Учителя говорили ему:

— Смотри, Куликов, не надорвись!

— Кончу школу, будет легче. Останется только работа.

В июне сорок первого он сдал экзамены на отлично.

Когда началась война, у Славы не было никаких сомнений: в Красную Армию, на фронт!

Он уже совсем взрослый — семнадцать.

Военкомат, куда он пришел, был забит до отказа.

Там сказали:

— Двадцать четвертый год не призываем.

Слава написал новое заявление, взял свои значки — «БГТО» и «ПВХО» и пошел к военкому. Комиссариат гудел, как растревоженный улей. Но он все-таки сумел пробиться к начальству.

Военком внимательно прочитал заявление, пробежал свидетельство о рождении, взял в ладонь значки, будто взвешивая их.

— Все хорошо, товарищ Куликов, — сказал он. — Но ничего поделать не могу. Не приказано призывать сем-падцатилетних.

Слава вернулся домой, достал лезвие от отцовской безопасной бритвы и стал гадать над свидетельством о рождении.

Там, где написано словами «одна тысяча девятьсот двадцать четвертого года», пожалуй, ничего не сделаешь. А вот цифры. Вполне можно из «4» сделать «1».

Надо попробовать.

И он стал аккуратно подчищать четверку.

Отполировал подчищенное ногтем.

На следующий день написал новое заявление, собрал вещи, накрепко запер дверь на замок и отправился в Нальчик.

Тут в военкомате было еще больше людей, чем в Тырпыаузе. Но он все же отстоял очередь и оказался у стола, за которым сидел пожилой человек в штатском.

Поправив старомодное учительское пенсне, он удивился:

— А зачем заявление? Двадцать первый год и так подлежит призыву.

«Все в порядке!» — с радостью подумал Слава.

— А почему не призвались по месту жительства? — поинтересовался штатский.

— У меня родители погибли, и я оказался в Нальчике, — как можно спокойнее и безразличнее сказал Слава и почувствовал, что сейчас он, пожалуй, впервые не покраснел.

Через час их команда — более двухсот призывников — уже шагала по улицам города на пересыльный пункт. Были среди них и совсем молодые ребята, выглядевшие моложе Куликова, были и люди солидные, пожилые, за тридцать.

На пересыльном пункте Слава пробыл семь томительных суток. Кто-то уходил, появлялись новички, а до него вроде никому не было дела.

И вот наконец он услышал свою фамилию:

— Куликов! С вещами на выход!

Во дворе собралось двенадцать человек.

Их построил младший лейтенант.

Сказал:

— Ничего войско. Между прочим, такие нам и нужны. Слушайте, ребята! Отправляемся с вами через час в город Орджоникидзе. Слышали о таком? Бывший Владикавказ. Будете служить в учебном стрелковом полку. Все ясно?

— А на фронт? — разочарованно выкрикнул кто-то.

— Разговоры отставить! — жестко приказал младший лейтенант, но тут же смягчился: — Между прочим, на фронте нужны бойцы, а вы пока, как бы это сказать, чтобы не обидеть, делать-то ничего не умеете. Через час собраться на этом же месте. Будет машина, которая отвезет вас в Орджоникидзе.

В начале декабря в полку разнесся слух:

— Завтра едем! Уже эшелон на станцию пригнали. Знать бы только, куда?

Куда, так никто и не знал, даже когда эшелон тронулся. Ехали сутки, другие, восьмые и десятые, а поезд медленно и натужно все пробивался и пробивался вперед.

И только через две недели пути они начали догадываться: видимо, к Москве, на Западный фронт.

В одну из ночей эшелон остановился на маленькой, безлюдной станции. Вокзал и притулившиеся к нему домишки были разрушены или сожжены, телеграфные столбы и голые деревья побиты осколками снарядов, зияли воронки от бомб и снарядов. Снег не успел припорошить гарь и копоть. Видимо, бои здесь шли совсем недавно.

Командиром взвода, где оказался Куликов, стал приезжавший за новобранцами в Нальчик младший лейтенант Миансаров.

Более двух часов ушло на разгрузку эшелона.