Два измерения...

— А почему ты никогда мне ничего о ней не рассказывала?

— Не хотела биографию тебе портить. Все-таки родственница за границей. Ведь Вера жила в Латвии до сорокового года. Замужем была за немцем. А сын ее Бруно учился в Берлинском университете…

Выходит, что двоюродный брат…

— А совсем недавно, в феврале, я получила письмо от Веры из Ковеля, где она работала переводчицей в штабе Красной Армии.

Следующую ночь уже я не спал. Вернее, старался не уснуть, боясь, что повторится вчерашнее.

Зато мама спала хорошо и, как мне казалось, всю ночь чему-то улыбалась.

…Вскоре я уехал на строительство Волго-Донского канала. А в пятьдесят втором получил печальную телеграмму из Москвы.

После похорон мамы я пересматривал ее бумаги.

И среди них нашел письмо из Лейпцига, совсем недавнее:

«Дорогая тетя Лена! Сообщаю вам горькую весть. Умерла мама, ваша сестра — Вера. Я вернулся из России, из плена, три года назад… Сейчас у нас все хорошо. Месяц назад у меня родилась дочка, мы ее назвали Кэтрин, Катя…»

И подпись: «Бруно Экк».

Видимо, мама не успела сообщить мне об этом письме…

ДОКАЗАТЕЛЬСТВО

Мой год рождения двадцать шестой, и когда началась война, меня долго не брали в армию. Я работал слесарем в Центральной лаборатории автоматики, делал «петушки» для автоматов. В армию взяли только в сорок третьем, когда мне было семнадцать, да и то не на фронт, а в лагеря под Горький. В шестой учебный разведывательный артиллерийский полк. Там мы «загорали» почти год.

И вот наконец в декабре сорок четвертого был сформирован десятый артиллерийский полк «прорыва РГК» (Резерва Главного Командования), и мы погрузились в эшелоны. Путь наш лежал через Гороховец и Владимир. Потом три дня крутили по окружной дороге возле Москвы. Я позвонил матери, и она примчалась ко мне.

Ахала:

— До чего же ты щуплый! И на фронт!..

— Ничего, мама. Все нормально, — повторял я.

И вот раздалась команда:

— По вагонам!

В теплушке было холодно, хотя мы старательно грели печку. Постоянно толпились у открытой двери вагона. Интересно смотреть, какие места мы проезжаем.

Сухиничи, Брянск, Зерново, Конотоп, Бахмач, Нежин, Киев, Казатин, Винница, Львов, Перемышль. Многие станции и вокзалы разрушены до основания. Сохранились только таблички с названиями.

От последней станции часа два ехали до границы. И вот Лежайск — первый польский город.

— Разгружайтесь!

Мы скинули шинели. Несмотря на декабрь, было довольно тепло. Плюсовая температура. Моросил мелкий зимний дождик.

Город оказался небольшим, но чистым и зеленым. Самым высоким зданием был огромный костел. Рассказывали, что в нем большой орган, по известности, после Вильнюса и Вены, третий в Европе.

Как только разгрузились, снова на машины — и в путь.

Миновали деревню Сажину, городок Тарнобжег, переправились по понтонному мосту через Вислу. Река тихая, неширокая, всего метров двести. Наши форсировали ее еще в августе.

За Вислой начались плохие дороги, и мы долго тряслись по ним.

Подлесье, Низины, Гура — деревни, в которых мы останавливались на день-два, и снова двигались вперед. В пути встретили и новый, сорок четвертый год.

Двенадцатого января после мощной артподготовки наш фронт перешел в наступление. В его подготовке была и наша доля: мы привязывали артиллерийские позиции, засекали вражеские цели.

Наш маршрут вслед за наступающими лежал через Карчув, Халупки, Скажув.

В почти безмолвнолм городе Хмельник мы остановились, наш взвод занял два пустующих дома. По соседству находилось заведение вроде буфета.

Как-то я заглянул туда.

За прилавком стояли два здоровых мужика с физиономиями спекулянтов и молодая женщина.

— Что изволите? — спросил один из них на чистом русском, как только я вошел.

— Так, посмотреть, — я немного смутился. — Не беспокойтесь.

— Прошу, пан, прошу, — второй мужик вышел мне навстречу.

На полке красиво расставлены разнокалиберные бутылки с какими-то разноцветными напитками — красными, зелеными, малиновыми, желтыми.

На прилавке аппетитные булочки по двенадцать злотых и колбаса по двести пятьдесят.

«Интересно, дорого это или нет?» — подумал я.

Но тут с улицы меня окликнули, и я выбежал из буфета.

— Срочно к старшине!

Разыскал старшину Балуева.

— Пойди поищи воду для кухни, — приказал он. — Вот ведро.

Взял ведро и неудобный свой карабин. Другого оружия нам пока еще не положено.

Прошел одну улицу, другую в поисках колодца или колонки. В дома не захожу. Вокруг никого.

Вдруг впереди кто-то мелькнул, вроде с автоматом на груди. Кажется, немец.

Я за ним. Он за угол дома. Дал по мне очередь, но промахнулся. Только ведро вздрогнуло.

Я бросил ведро, снял с плеча карабин. Где этот человек?

Сделал несколько шагов вперед, еще несколько.

«Откуда этот немец взялся? Ведь Хмельник утром освободили».

И тут я вновь увидел его. Он метнулся вдоль соседнего дома, выстрелил в меня и скрылся за дверью неказистого строения, напоминавшего сарай.

Я выпустил три пули в сарай и остановился в нерешительности. Выждав несколько минут, стал осторожно подбираться к двери. Тихонько тронул ее ногой, она тоскливо скрипнула. Заглянул внутрь — темно, но видно сено.