Два измерения...

Его переложили на стол под огромный серебристый колпак, Римма Федоровна сделала укол в руку.

И он стал куда-то проваливаться.

— Могу ли я начинать операцию? Спит больной? — спросил Сергей Тимофеевич.

— Спит.

Последовали команды операционной сестре:

— Скальпель!

— Микуличи!

— Ножницы!

— Бильроты!

— Тупфер!

И вдруг у Сергея Тимофеевича вырвалось:

— Боже мой! Смотрите!

Все со спины заглянули в разрезанную полость живота.

Раздались возгласы удивления.

Западов справился с волнением, продолжал:

— Тампон!

— Отсос!

— Метровые салфетки!

— Дренаж!

Но Виктор Петрович всего этого не слышал.

В ординаторской шел спор.

Вера Ивановна доказывала Василию Васильевичу:

— Поймите, нельзя делать первичный анастомоз. Я же вам рассказала. Восемнадцатилетний мальчик. Гангрена сигмы. Мы наложили анастомоз бок в бок, а швы поползли.

— Надо было лучше шить, — не соглашался Василий Васильевич.

— Не в этом дело, поверьте. Все равно пришлось идти на вторичную операцию, а потом три месяца выхаживали. Две операции — не шутка.

— Так вы считаете, что и на фоне активного кровотечения можно делать операцию? — спросил Василий Васильевич.

— А что? — воскликнула Людмила Аркадьевна. — Помнишь, Вера, больную с профузным желудочным кровотечением? Оперировали на фоне кровотечения. Обнаружили язву на дальней стенке желудка. Прободение в селезенку. Язва проела селезеночную артерию. Еще думали тогда, не рак ли. Наложили на ножку селезенки зажим, остановили кровотечение. Потом удалили селезенку и язву. Спасли. Иначе бы…

— Кровотечение кровотечению рознь, конечно. Не забыли голландца? — вспомнила Вера Ивановна и, уже обратившись к Василию Васильевичу, объяснила: — Попал к нам голландский пивовар с кровотечением. Кстати, друг их посла в Москве. Нам жена посла и привезла его. Огромный толстяк. Кровь хлещет, а как пробраться через толщу жира и мяса, неизвестно. А резать вроде надо. Мы его на рентген. Язва в луковице. Стали готовить к операции, а тут кровотечение вдруг прекратилось. Это мы уж потом сообразили. Наелся бария, он и прикрыл язву, вот кровотечение и остановилось. А жена посла не отходит. У нас, говорит, самолет есть, в Амстердам, а там американский хирург-профессор. Я рискнула. Забирайте, говорю, больного. Только С условием. Как долетит, вы мне сообщите. Вечером позвонила: долетел, благополучно прооперирован. Я, конечно, весь день сама не своя была. Но иногда приходится рисковать.

— Я бы его не отпустил, — сказал Василий Васильевич. — И вообще…

— Ну ладно, — перебила Вера Ивановна. — Вернемся к своим баранам. Что будем делать, Василий Васильевич? Вы настаиваете на гастроскопии?

— Настаиваю!

— А выдержит ли больной?

— Не знаю, но…

— У него же дикие боли, — напомнила Вера Ивановна. — Так как?

— Я бы оперировала немедленно, — сказала Людмила Аркадьевна.

— И я, — согласилась Римма Федоровна. — Нельзя тянуть. Больной может ночь не выдержать.

— Смотрите, — махнул рукой Василий Васильевич. — я…

Случай действительно был тяжелый.

Больного привезли вчера. Молодой. Были в лесу. Собирали грибы, жарили, ели. Начались адовы боли в животе. Рентген показал странное образование в нижней половине легких. При чем тут легкое? И рвоты у больного нет. Значит, не отравление. Вместо легкого спунктировали желудок.

— Готовьте к операции, — Вера Ивановна встала. — И немедленно. Я сама прооперирую.

Василий Васильевич пожал плечами:

— Я предупредил…

Через полчаса больной был на операционном столе. Наркоз.

— Скальпель!

Вскрыв полость живота, Вера Ивановна не поверила глазам своим. Желудок влез не только в плевральную полость, а прямо в плевру. Там была какая-то дырка. Ранение.

Вера Ивановна вытащила желудок, поставила на место.

Нашла дырку, зашила диафрагму.

— Дренаж!

Когда дренаж был наложен, пошли грибы, куски пищи.

Операция длилась около двух часов.

Изможденные вернулись в ординаторскую.

— Ну как? — поинтересовался Василий Васильевич.

— Все в порядке, — сказала Вера Ивановна.

Разговаривать не было сил.

Через час, когда оперированный проснулся после наркоза, Вера Ивановна узнала, что месяц назад у больного было ножевое ранение. Но рана зажила быстро…

— Да, ничего себе зажила, — улыбнулась Вера Ивановна.

Может, Виктор Петрович просыпался не раз, но окончательно пришел в себя лишь на третьи сутки. Сообразил, лежит в послеоперационной палате. Рядом Маша. Глаза усталые. Под глазами мешки и складки.

— Вы?

Она кивнула.

Поправила подушку, одеяло.

У него все болело. И лежит, кажется, в крови. Но под одеялом не видно.

— Закурить бы, — вспомнил он совет Западова.

Маша выбежала из палаты, скоро вернулась с сигаретой, мундштуком и спичками.

Сама зажгла спичку.

Он закашлялся.

— Осторожнее! — прошептала Маша.

Курить вроде не хотелось, и он отложил сигарету.

— Какое сегодня число?

Маша назвала.

— Значит, три дня?

— Ага.

— А вы?

— Я не уходила.

Ему было приятно, но выяснять подробности не хотелось.

Маша сказала:

— Я вас поздравляю! Вы вытащили лотерейный билет!

— Какой билет? — не понял он.

— Самый настоящий, лотерейный.