Два Генриха

– Я подам этот голос, – решительно заявила Агнес, – ибо кроме меня, вижу, это сделать некому. Вы боитесь Церкви, как владыки небесного, чье влияние на умы непреложно. Но что исходит от нее? Одно мракобесие! Что есть такое судилище? Безраздельная власть господина над рабом. Ведь ясно, что это всего лишь чудовищная комедия, которую разыгрывают на потеху себе эти святоши с откормленными рожами плутов. Они чувствуют себя господами, любой человек для них всего лишь раб, поэтому они все больше наглеют, а раб еще ниже опускает голову.

– Агнес, но ведь это Божий суд! Господь решит, виновен этот человек или нет, и подаст людям свой знак.

– Господь?! – вскричала Агнес, и лицо ее от гнева налилось кровью. – Который же, папа или сынок? Тому и другому начхать на крестьянина, который, оставшись калекой, будет к тому же объявлен виновным. Или на руке этого бедняги железная перчатка? А может, то не раскаленный слиток, а всего лишь щепка, которая по воле Бога не горит в огне, да еще и остается холодной? Когда же святоши перестанут морочить людям головы всякой чепухой? До каких же пор Церковь будет продолжать подавлять дух человека, а потом убивать его?! И это по-вашему, мадам, борьба со злом, которую ведет Бог? Ставлю это под сомнение, ибо он, похоже, всего лишь насмехается над человеком. Позвольте же мне самой разобраться в этом деле и прекратить беззаконие, до которого Творцу нет никакого дела.

– Не встревай, Агнес. Не пытайся что-то изменить, – попробовала остановить хозяйка замка несостоявшуюся монахиню. – Они все равно сделают по-своему, даже я тут бессильна…

– Не мешай ей, – взял ее за руку Ноэль. – Или ты забыла, кто у меня сестра?

И он подмигнул графине.

В это время палач по знаку священника вынул щипцами из огня раскаленный слиток и протянул крестьянину. Тот, смертельно побледнев и с ужасом взирая на этот символ божественного правосудия, дрожа, как в лихорадке, медленно стал тянуть к нему свою трясущуюся руку. Еще мгновение – и ничем не защищенная человеческая плоть коснется раскаленного металла, приготовившегося оставить на ней свое страшное клеймо!..

И вдруг раздался громкий голос с трибун, заставивший замереть в нескольких дюймах друг от друга бездушного убийцу и его жертву:

– Остановись, палач! Приказываю тебе немедленно же прекратить!

С этими словами Агнес покинула трибуны и подошла к месту истязания.

На миг воцарилась тишина. Зрители дружно ахнули и с недоумением воззрились на человека, посмевшего нарушить процедуру Божьего правосудия. Палач часто моргал, озадаченно переводя взгляд с неожиданного заступника на священника, затем на слиток, который по-прежнему держал перед собой. Священник сделал шаг назад и застыл с распятием в руке, словно увидел перед собой дьявола во плоти.

– Что такое? – негромко проговорил он, меняясь в лице. – Что тебе здесь надо, женщина? Почему ты вмешиваешься в дела Церкви и мешаешь свершиться Божьему правосудию?

– Потому что оно торопится убить человека, указав на его вину, которой нет и в помине.

– Ты смеешь оспаривать решение судьи? Идешь наперекор правде? – грозно вопросил служитель церкви. – Опомнись, безумная, одержимая бесом, ибо будешь наказана Господом! Кара Божья настигнет тебя: испепелят молнии, низринутые с небес!..

– Закрой рот, святой отец, ибо молнии эти поразят тебя самого, в чем ты скоро убедишься, – крикнула Агнес, одаривая священника презрительным взглядом. – Я поговорю с тобой немного погодя, а сейчас потолкую с этим наглецом, смеющим называть себя судьей!

Судья к тому времени уже отошел на некоторое расстояние от костра и стоял у первых рядов зрителей. Не успел он опомниться, как Агнес взяла его за шиворот, подняла, как младенца и поставила на землю рядом с палачом. Потом приказала тому вновь положить слиток в огонь. Палач повиновался.

– А где этот боров, что хнычет от пощечины руки правосудия? Пусть подойдет ближе, если он мужчина, а не сопливый ребенок, у которого отняли игрушку.

«Боров», неодобрительно косясь на Агнес, медленно вышел вперед и стал на некотором расстоянии, недоумевая, что за спектакль с его участием хотят тут разыграть.

– Ближе! – крикнула ему дочь аббатисы. – Еще ближе! Сделай еще шаг, чтобы я могла заглянуть в твои глаза, сын Лаверны![66] Что медлишь? Боишься женщины? Осуши слезы, я не собираюсь посягать на твое целомудрие.

По рядам зрителей пробежал смешок. Они во все глаза глядели на площадку перед костром, гадая, что же произойдет дальше.

Пригвоздив взглядом «борова» к месту, Агнес взяла за руку крестьянина и поставила его рядом с ним. Трибуны заволновались, вновь послышался смех, перемежающийся возмущенными возгласами.

– А теперь скажи ты, блюститель законности, – обратилась Агнес к судье, – как мог такой слабак одним ударом разбить этому верзиле губы и нос? Какой Голиаф, видя перед собой такого Давида, стерпел бы это? Да он просто прибил бы его на месте одним ударом или отвесил бы такую оплеуху, что тот летел бы до соседнего графства. Тебе это не приходило в голову, служитель Фемиды?

Судья молчал. Возразить на это было явно нечего.