Два друга

— Поверьте, — говорил Николай Васильевич, — как не хотелось мне возвращать собаку, да и мальчишка просил оставить ее, но этого требовал порядок. И все же, когда я оказался в доме хозяина спаниеля, то сожалел, что привел бедного пса. Возвращению Тома хозяин отнюдь не радовался. Увидев его, он зло пнул его носком сапога. И тут же, как бы хвастая своим ухарством, рассказал историю, которую вы только что слышали.

Нет надобности говорить о чувстве собак, их переживаниях и даже предчувствиях о будущем. Каждый настоящий собаковод все это знает, но вы бы видели, друзья, какими глазами смотрел на меня Том, когда я собрался уходить. Глаза собаки умоляли меня не оставлять его, и чтобы больше не тревожить душу, я поспешил уйти домой.

На этом оборвал свой рассказ этот добрейший человек, так как теплоход пришвартовывался к пристани, на которой им следовало сходить. Но история с Томом заинтересовала меня, и я успел записать адрес теперешнего владельца красавца спаниеля.

Чудесный отдых на теплоходе продолжался еще несколько дней, и мы часто вспоминали судьбу малышки спаниеля и, признаться, услышанное не только тревожило нас, но и возмущало. А когда я возвратился домой, то первым делом послал письмо Николаю Васильевичу с просьбой досказать судьбу Тома.

К чести нового знакомого, ответ от него пришел быстро.

— Не помню точно, — писал Николай Васильевич, — но на третий или четвертый день вернулся спаниель в наш дом. Пришел виноватым, заискивающим, но глаза смотрели с мольбой, и это выражение отозвалось в сердце. Больше всех радовался возвращению Тома наш мальчишка.

На следующий день, выбрав свободное время, я пошел в правление общества охотников, и все, что говорил вам на пароходе, заявил там. А через несколько дней этот вопрос решался с участием общественности, и было постановлено собаку изъять от владельца и передать мне. При чем того горе-охотника предупредили, если он и впредь будет так относиться к собакам, то лишится охотничьего членства, а следовательно, лишится и права на охоту.

— На охоту я ездил, но Тома с собой пока не брал, — писал Николай Васильевич, мне хотелось, чтобы он привык, обжился, а может, и забыл пережитое. Так прошло недели две. Но мысленно я часто представлял, как собака будет искать затаившуюся дичь, приносить убитую и, говоря честно, считал это время наступившим для меня охотничьим праздником. Но вот настал день, когда я с Томом оказался в охотничьих угодьях, и тут я пережил такое, что бывшего владельца моего спаниеля, чуть ли не возвел в ранг правильного человека. А было это вот почему.

Несмотря на указания, то ласковые, то строгие, Том отказывался пойти в поиск. Потом он, отбежав в сторону, лег и смотрел на меня с тоской и тревогой. Ну, а когда он все же пошел по заболоченному лугу, то еле передвигался, неуклюже скорчился, и теперь я понял, что Том жалкое, испорченное существо.

Прошло еще несколько дней в противоречивых и беспокойных раздумьях. А когда я решил еще раз выбраться с ним на охоту, то Том забился под кровать. В последующие дни мне было больно смотреть на пса. Он как-то притих, никогда не резвился, даже с сынишкой почти не появлялся у стола, а лежал в своем углу и плохо ел.

Зайдя в общество охотников, — писал Николай Васильевич, — я встретился с товарищами, которых вы видели на пароходе, и поделился с ними мыслями о незадачливом псе. А потом мы договорились, что накануне выходного дня, они придут ко мне в охотничьем снаряжении и с собаками, а затем мы отправимся на охоту. Условились, что все это должен видеть Том, но приглашать его с нами не будем. Пусть решает сам. Тут мы рассчитывали на то, что в прекрасном псе должна проснуться страсть к охоте.

Как договорились — так и сделали. Том видел охотников и собак. Наблюдал за моими сборами, а когда мы уходили из дома, двери оставили открытыми и только тут, как бы невзначай, я крикнул бедной собаке: «Ну, до свидания, Том!»

После этого мы медленно двигались по улицам города. Состояние мое вам, безусловно, понятно. Я чертовски волновался. Ведь это по существу было или «все» или «ничего». И что бы вы думали, — писал старый охотник. — Том этой пытки не выдержал! Он нагнал нас на окраине города.

Миновав зеленую зону, мы послали собак в поиск. Сработанные в паре сеттеры, вскоре нашли черныша. После выстрела, на который Том не обратил внимания, он бросился к убитой птице и, к удивлению сеттеров, притащил черныша нам.

Мне шестой десяток, — продолжал Николай Васильевич, — но то, что произошло, радовало мою душу и сердце. Я восторгался. Ведь это по существу было или «все» или «ничего». И что бы классе. Я ласкал собаку, давал ей лакомства, называл ласкательными кличками, и с той поры Том верно помогает мне на охоте по боровой и болотной дичи. А вот в воду по уткам никак не идет. И все же я надеюсь, что рано или поздно, он забудет ту дикую расправу и по-прежнему начнет работать по уткам.

Финал