Два друга

Вечером мы повстречались с Александром Матвеичем на палубе, и вот что он рассказал о Дине: — В присутствии Маши я не хотел вспоминать о Дине. — начал рассказчик. — Маша очень любила ее, и воспоминания о любимой собаке она всегда переживает болезненно. Ведь случилось так, что Липу мы взяли в нашу семью взрослой. Дина выросла в семье моего друга, сельского учителя, страстного охотника и большого любителя ирландцев. Кроме прекрасного экстерьера, Дина замечательно работала по боровой и болотной дичи. Но моему другу немного пришлось охотиться с ней. Настала война, и учителя вскоре призвали в армию. Когда он уезжал, на станции в числе провожающих оказалась и Дина. Расставшись с хозяином, собака несколько дней не притрагивалась к пище и этим еще больше вызывала у хозяйки тоску о любимом человеке. Вскоре собака стала подолгу отлучаться из дома. Оказалось, она уходила на станцию, встречала проходившие составы, надеясь встретить и хозяина. Когда подходили эшелоны с солдатами, собака очень волновалась. Начинала лаять, как бы давая понять, что она здесь, ждет. Некоторые сердобольные солдаты давали ей хлеб, сахар, но она не брала. Уходил эшелон, и, не встретив желанного человека, животное, терзаемое мучительной тоской, принималось выть.

Такое поведение Дины причиняло ее хозяйке много забот. Она боялась потерять ее, ведь в приходивших письмах учитель вспоминал и о собаке, и тогда солдатка бросала дела по дому, а то и в школе, спешила на станцию, и забирала беглянку домой.

Жители пристанционного поселка и железнодорожные служащие вскоре узнали цель появления на станции красивой собаки. Они с чувством сердечной теплоты относились к животному, сохранившему верность хозяину. Даже когда-то озорные, мальчишки дружески относились к Дине.

Так продолжалось больше года. Чтобы сберечь Дину до возвращения мужа, ее хозяйка делала все. Она считала собаку членом семьи.

Но не суждено было моему другу вернуться с войны. Пришло извещение о его гибели, и вдова предложила мне взять Дину. Мы знали, продолжал собеседник, что с появлением собаки в доме увеличатся заботы. Ведь я в то время дневал и ночевал на заводе, а жена пропадала в госпитале. Машенька, тогда еще малютка, подолгу оставалась на попечении ветхой бабушки, и, все же памятуя о погибшем друге, мы взяли Дину. Надо сказать, что чужой дом и другие люди удручали собаку пуще прежнего, хотя мы делали все, чтобы расположить ее к себе. И все же, когда тоска была крайне острой, она забиралась в угол, отказывалась от пищи и ласки. В такие дни только Маша была исключением. Она садилась к Дине, клала ее голову к себе на колени, и собака, уступая просьбам, брала от нее лакомства, в ту пору такие редкие для детей. Но Маша очень полюбила Дину и не жалела для нее ничего.

Когда кончилась война, продолжал собеседник, я в первую же осень поехал с Диной на охоту в ее родные места. И вот мы сошли с поезда, но несмотря на прошедшие несколько лет, Дина вспомнила былое и не хотела идти со мной. Ну, а знали бы вы, какую боль вызвало ее поведение, когда мы пришли в дом, где собака выросла. К своей бывшей хозяйке собака отнеслась как-то безразлично, но тут же начала заглядывать во все закоулки дома, и видно было, что она искала любимого человека. Это вызвало у вдовы горькие слезы, а вместе с ней заплакал и ее малыш, не помнивший отца. Не найдя своего друга, собака забралась в угол, где когда-то было ее место, и не реагировала на наши ласки.

На охоту с ней я не пошел. Боялся потерять. Но в последующие годы я много с ней охотился, но только в незнакомых собаке местах… Надо сказать, что на охоте она как бы забывалась, вела себя по-другому. И тогда мне казалось, что тоска о потерянном человеке оставляла ее. Дина становилась энергичной, пожалуй, даже веселой.

На минуту собеседник умолк, глубоко вздохнул и с грустью закончил:

— Все подчинено законам природы, и собачья жизнь — тоже. Смерть Дины для нашей семьи была большой утратой, а за Машу мы очень боялись. Для ее впечатлительной натуры это было огромное горе.

В утечение о Дине, да и в память о ней, и живет у нас ее сын, и, должен сказать, достойный сын своей матери.

Рассказчик умолк, и в это время кто-то на палубе ударил по струнам гитары и молодой тенор запел:

— Звезда полей, звезда над отчим домом,
И матери моей печальная рука…

Набежавший ветерок потревожил чарующий мотив песни. Разбросал его над просторами великой реки.