Душа на осколки

— Мой лорд? — Альма застыла, прижимая колени к груди. Он смотрел прямо в глаза, вряд ли обращая хоть какое-то внимание на то, что она сейчас полностью обнажена, но осознание этого не помогало чувствовать себя уверенней. — Что-то произошло?

— Это у тебя стоит спросить, что произошло? Что произошло с твоей одеждой, с твоей прической, обувью? Что произошло, раз слуги сплетничают без остановки о том, что ты ведешь себя ненадлежащим образом?

— О чем сплетничают? Мой лорд, дайте мне минуту, я выйду и мы поговорим… — Альме совсем не нравилось то, что происходило. Он почему-то дико злился, тяжело дышал, ноздри мужчины раздувались, и говорил он какие-то странные вещи.

— О тебе сплетничают, душа моя. О тебе и твоем избраннике. Неужели тебе настолько наплевать на свою репутацию, что ты даже не пытаешься делать вид благовоспитанности?

— Что? — Альма застыла, вглядываясь в пылающее лицо мужчины у двери. Так грубо разговаривать с ней он не позволял себе еще ни разу. Если так грубо говорит, то как же низко думает о ней? Он явно злился. Но в этот момент Альма поняла, что злится на него не меньше.

— Ты больше не увидишь этого идиота. И из дома тоже не выйдешь, пока я не решу, что тебе стоит доверять. Зато теперь у тебя будет достаточно времени на обучение. А еще время на то, чтобы подумать, стоит ли губить свою репутацию ради какого-то сопливого мальца.

— Вам ли говорить о моей репутации, милорд? Что вам до нее?

— Я отвечаю за тебя!

— В обязанности опекуна не входит вламываться в ванную к воспитанницам, мой лорд! Выйдите, пожалуйста, я не могу разговаривать с вами, находясь в подобной обстановке, — зло взявшись за бортики ванны, Альма собиралась подняться, стоит только за мужчиной закрыться двери.

— Со мной, — а он, привычно, зацепился не за те слова, которые имели настоящее значение. — Ты не можешь разговаривать, находясь в ванной, со мной, предлагаешь позвать кого-то другого? Чтоб вы наконец закончили начатое и мне не приходилось сторожить тебя, как псу! Или вы уже давно закончили и не раз? Так, как о тебе судачат?

Самообладание тут же покинуло Альму. Вот теперь больше ничего не заботило уже и ее. Взмах руки, сорочка сама летит в руки девушки. То, что он прекрасно мог успеть разглядеть все, что его совершенно не должно, по его же словам, интересовать, пока Альма зло натягивала одежду, не заботило.

Половина воды оказалась на полу, зато она, наконец, смогла сделать то, что так хотела. Преодолела разделяющее их расстояние в три шага, занесла руку для пощечины.

— Вы не смеете говорить мне такого! — конечно, ударить ей не дали, но… — Чего вы хотите от меня? Я не порочу ваше имя, не принесу в подоле! Через две недели я навсегда покину ваш дом, не сомневайтесь! Не останусь здесь и дня после совершеннолетия. Но не смейте! Слышите? Не смейте больше оскорблять меня.

Он мог сдерживаться, когда она льнула ближе. Мог, когда была открыта для него. А видя мятежный огонь в глазах, практически ненависть, не сдержался.

— Что вы… — резкий разворот, и нечеловеческая сила вминает девушку в дверь, выбивая из легких воздух, а сделать вдох мешают уже его губы. — Не сме…

Господь, он ведь должен был делать не это! Он должен был надоумить ее вести себя подобающим образом, а вместо этого сам ведет себя как мальчишка.

Весь день. Весь чертов день он ревновал как сумасшедший. С самого утра, когда застал ее целующейся с Кроном, злился, потому, что на его месте был Лэнди. Злился на сплетни, потому что судачили о ней и другом. Злился из-за разрывов на ткани, потому что рвал не он. Черт. Он, кажется, сходит с ума. И теперь ведь виной тому не зелье.

— Вы спятили! — Альма попыталась оттолкнуть от себя еще минуту тому такого гневного, а теперь запредельно страстного мужчину. Он даже поддался, ослабив натиск, дав возможность глотнуть воздух, но не отпустил.

— Да, — прошелся руками по мокрому, покрытому мурашками телу, стягивая рубаху выше. — Я совсем спятил, — и объясняться дальше не спешил. Снова целуя, теперь уже не так жестоко.

Признать это оказалось не так сложно. Признать, что сошел с ума, было просто. Из-за нее, с ней, думая о ней. Это намного проще, чем постоянно сопротивляться мыслям и желаниям.

А теперь не приходилось сопротивляться. Можно было поднять ее на руки, помочь обхватить себя за талию, так, чтоб было удобней и ей, и ему, а потом целовать губы, скулы, шею, грудь, сквозь мокрую ткань, дышать тяжело и чувствовать такое же дыхание у нее, а еще чувствовать, что собственная рубашка давно уже мокрая, а ее дрожащие пальчики настойчиво пытаются справиться с пуговицами на ней.

— Гелин, так действительно нельзя… — последняя попытка надоумить ее получилась очень неуверенной. Себя-то надоумить Ринар больше не пытался. Он прекрасно понимал, что остановить сейчас его может только она. Если захочет. Она не захотела.

— Я так хочу.

Ей было абсолютно все равно, как можно, а как нельзя. Ей было совершенно безразлично, что он снова сомневается. Она не сомневалась — ей жутко нужен он. Жутко нужно чувствовать, что он сдается в своей внутренней борьбе с ней. И он сдался.