Дурная примета

— До сих пор это был наш стол. В следующий раз позаботься, чтобы не было посторонних. Не всякому надо слышать, о чем у нас разговор.

Мартин Биш не отвечает. Пивной кран все еще не дочищен до нужного блеска.

Но Хеккерту лучше было бы помолчать. Вильгельм Штрезов вскакивает и направляется к нему, тяжело ступая, наклонив туловище вперед. Не обращая на это особого внимания, Хеккерт поворачивается, чтобы уйти. Но Боцман успевает схватить его левой рукой за воротник, поворачивает к себе лицом и бьет правой наотмашь — раз, еще раз, потом дает Хеккерту пинка и захлопывает за ним дверь. Все это без единого слова. Хеккерт проиграл схватку. Пока велась словесная перепалка, Боцман был для него слабым противником. Но Боцман сменил род оружия.

Мартин Биш не посмел вмешаться. Он знает Боцмана. Да и каждому известно, что это за сумасброд. Теперь лучше его не раздражать, разнесет весь трактир. У сидящих за другим столом на лицах написано, что они одобряют обращение с Хеккертом, но к примирению с Боцманом не склонны.

— Со мной бы ему это не сошло, — говорит Йохен Химмельштедт. И это не пустые слова. Грозного Йохена не решаются даже называть по прозвищу.

Боцман стоит у стойки тяжело дыша, потирает тыльной стороной ладони щетину на подбородке и наблюдает за своим братом Ханнингом. Такого тоже пока еще не бывало: Ханнинг Штрезов, всегда и во всем державший сторону Боцмана, сейчас как будто бы против него. Но нет, вот Ханнинг встает…

— Пошли, Боцман, нам пора домой.

Вильгельм Штрезов смотрит на него, поджимает губы и, помедлив, произносит:

— Ступай, Ханнинг, а я еще выпью.

Ханнингу Штрезову не остается ничего другого, как уйти одному. Теперь-то не может быть никакого спора о том, есть ли за столом свободное место. Ханнинг ушел, его стул не занят. На него можно сесть. Отказать в этом никому нельзя. На этот стул может сесть каждый. Каждый, кто пожелает.

— Мы хотим сидеть одни, — упорствует Кочерга.

Боцман презрительно оттопыривает нижнюю губу.

— Если тоже хочешь заработать по сопатке, Кочерга, то так и скажи.

— Но-но… — произносит Йохен Химмельштедт.

С ним Боцман не связывается, «Йохену охота как следует подраться, ясное дело, — думает он. — Этот номер у него не пройдет. Это дело никому не нужно. Кочергу отлупить — это никогда не мешает. А остальные — другое дело, нельзя же из-за такой ерунды дружбу терять со своими ребятами».

Свои ребята, Боцман? Нет, это уже в прошлом. Вегнер, рыботорговец, которого развезло настолько, что он половины не понял, все же чувствует неблагополучие и поднимается из-за стола. С ним вместе уходит Кришан Шультеке и Кочерга, другие выходят следом. Кто-то с соседнего стола спрашивает: «А сколько время-то?» — ответа не получает, но тем не менее поднимается и уходит. Через несколько минут в кабачке остаются только Боцман, Мартин Биш и Йохен Химмельштедт. Здесь каждый может уходить не расплатившись, зимой Мартин Биш за всеми записывает в книгу. Летом рыбаки постепенно погашают зимние долги. Летом каждая рюмка стоит вдвойне. Никто не остается в обиде.

Йохен Химмельштедт не смотрит на Боцмана, охота подраться у него уже прошла. Ненадолго он погружается в размышления. Мысли его неясны. Все же, прежде чем уйти, он подводит им итог:

— Боцман, нехорошо ты делаешь, Боцман.

Вильгельм Штрезов оставляет эти слова без ответа, но он понимает, о чем речь. «Что же мне теперь, не брать разрешение на лов угрей? Это они дурака валяют». До сих пор мысль о том, что его товарищи не одобрят сделку насчет Стины Вендланд, приходила Боцману лишь изредка и мельком. Он немедленно гнал ее от себя, и ему удавалось об этом не думать. А теперь он сидит один в кабаке, хлещет водку без меры, мысленно посрамляет своих друзей, и все-таки его настроение все больше ухудшается.

«А по-вашему, что мне было делать? Любой из вас — Ханнинг, Йохен Химмельштедт, Пучеглазый — каждый ухватился бы обеими руками. Все это — только зависть и злоба. Ни один не поступил бы иначе. Все бы сказали— с нашим удовольствием, все…»