Дурная примета

Ах, что говорить, эти беззаботные часы в кабачке — они ведь единственная радость в жизни. Каждому свое: женщинам — дети и забота о дневном пропитании, мужчинам— работа и уютные вечера у Мартина Биша. Здесь никто не чувствует себя одиноким, здесь каждый видит знакомые, издавна знакомые лица, слышит много раз слышанные, привычные голоса. Здесь и шум привычный, свойственный игре в скат, всегда одни и те же шорохи, и всегда одни и те же слова, произносимые вслед за звонким шлепком картами по столу: «Ваших нет, слезай, приехали! Не за то отец сына бил, что играл, а за то, что отыгрывался!» И тысячу раз прозвучали здесь слова: «Купчишке Вегнеру сдавать». Старик Вегнер, рыботорговец, с уныло свисающими седыми усами, с остекленевшими от водки глазами — питух он незавидный — тасует карты узловатыми пальцами… Ему всегда приходится сдавать, всегда он оказывается на очереди. И всегда он отказывается, но ему всегда доказывают, что черед именно за ним, и ни за кем другим. У этой шутки борода до колен, и все же каждый вечер она снова всех веселит. Даже Фите Лассана развлекает забава с Купчишкой Вегнером. Угреловы за отдельным столом перешептываются таинственно о каких-то важных делах, толкуют о заседаниях волостной управы и о проблемах общественного устройства…

*

Боцман закрывает за собою дверь.

Что за невидаль, сегодня вечером все выглядит иначе.

Никто сегодня не играет в скат. Кажется, только что звучали голоса, теперь они смолкли. Все глаза обращены к Боцману. Рыбаки степенно пускают в воздух табачный дым. Руки лежат на голых столах, перед каждым его стакан. Все молчат.

— Вечер добрый, — приветствует Боцман.

Никто не отвечает. У Мартина Биша как раз находится дело под стойкой. Твердым шагом Вильгельм Штрезов подходит к своему столу. Там сидят Ханнинг, Кочерга, Вегнер, Кришан Шультеке, Йохен Химмельштедт и еще несколько человек, всех их Боцман хорошо знает, со всеми не первый год рыбачит…

— Добрый вечер, — повторяет он.

Все смотрят на него, но не отвечают. Лишь захмелевший Купчишка Вегнер бормочет себе под нос что-то невразумительное. Боцман стучит по столу и в третий раз произносит:

— Добрый вечер!

Никто не стучит в ответ, даже Ханнинг. Вильгельм Штрезов берется за спинку стула, хочет сесть. Тогда за этот стул хватается Йохен Химмельштедт.

— Здесь сидим мы. Здесь все занято.

— В чем дело? — спрашивает Боцман. Складка у него над переносицей углубляется. — Это мой стул, Йохен, и сидеть здесь буду я.

— Тебе говорят, занято, — вставляет Кочерга.

Кришан Шультеке дополняет:

— Мы хотим здесь сидеть одни!

Боцман все еще ничего не понимает. И в самом деле, не сразу сообразишь. Где это видано: старому компаньону отказывают в месте. Где это слыхано, чтобы старые товарищи говорили: «Мы хотим сидеть одни». Сказали бы так угреловы, это было бы еще понятно. Если бы Хеккерт не пожелал принять простого рыбака в свою компанию, никто бы не удивился. Однако и Хеккерт никогда бы так не сказал. Боцман озадачен.

— В чем дело? — спрашивает он, обращаясь к Мартину Бишу. Только теперь он по-настоящему ощущает тишину, эти направленные на него взгляды. Он озирается вокруг. Напряженные лица и равнодушные глаза. Почти все застыли в одинаковой позе — руки выложили на стол, опершись на них тяжело, держат трубки в зубах. Так они сидят, невозмутимые, напряженные, подстерегающие, спокойные, готовые к прыжку. Кто-то выбивает трубку о ножку стула. Это Фите Лассан в своем углу. Стук прозвучал и прекратился, подчеркнув тишину.

— Мартин, — зовет Боцман. Его голос звучит отчетливо и громко. — Мартин, получу я здесь место или нет?

Мартин Биш, скрывшись за стойкой, чистит как раз пивной кран. Он так занят, что, пожалуй, и не слышит.

— Получу я место или нет, черт бы вас всех побрал?

Мартин Биш принимается за пепельницу, огромную пепельницу, изображающую орла, которому на крылья стряхивают пепел.

— Получу я свое место или нет? — опять спрашивает Боцман и слова выговаривает по-городскому, а не как принято среди своих.

Мартин Биш наконец поднимает глаза.

— Да, да, конечно, Боцман. Садись, садись.

Но Кришан Шультеке, который всегда и всем возражает, который никогда не присоединяется к чужому мнению, который скорее примет лютую смерть, чем пропустит случай сказать наперекор, Кришан Шультеке-Пучеглазый присовокупляет к словам кабатчика:

— Только за стол угреловов, ты ведь в их компании, Вильгельм Штрезов. Угреловы сидят вон там.

Боцман больше ни о чем не спрашивает. Теперь он понимает. Больше не о чем спрашивать. И объяснять тоже нечего. Кришан Шультеке назвал его не «Боцман», а «Вильгельм Штрезов». Такого еще никогда не бывало. Все это для Боцмана слишком неожиданно.

В замешательстве он направляется к столу угреловов. Сидящие там — Отто Хеккерт, Клаус Гропер и еще трое других — переглядываются, сразу же понимают друг друга.

Мартин Биш приносит для Боцмана водку. Угреловы выколачивают трубки и молча встают. У двери Хеккерт останавливается и говорит, обращаясь к Мартину Бишу: