Дурная кровь

– Ты молода, колдунья. Тебе невдомёк, что я забочусь… Нет выбора, который бы устроил нас обоих. Если мы сбежим вместе, это будет хорошо. Эгоистично и глупо, но хорошо. Для меня. Но поступить надо правильно. Правильно для тебя. Ты будешь в безопасности, с теми, кто тебя любит. Честное слово, тебя будут любить там! Клянусь всеми богами!

– Их всего трое… – вставил Санни.

– Всеми тремя, – кивнул охотник. – Санни, оставь сласти в покое!

– Пусть ест, – равнодушно мотнула косой дурная, но тут же оглянулась на воодушевлённого служителя и уточнила: – Эй! Ну не всё-то!

Она забилась, точно попавшая в силок птица, затрепыхалась, силясь вырваться, а потом расслабилась, дождалась, пока наёмник отпустит. Тихо спросила:

– Клянёшься?

– Клянусь.

Наверное, ей хотелось дать лгуну пощёчину. Верд заслужил её, он надеялся, что получит. Боль успокоила бы, помогла выдавить наружу то, что глодало его сердце. Но колдунья опустила руки, молча отошла к очагу и долго-долго смотрела в огонь. Когда отвар наконец настоялся, она так же молча вернулась к мужчинам, раздала кружки, над которыми вился крепкий, густой пар, и только тут подала голос, горько улыбаясь:

– Знаешь, я ведь не просто так пошла с тобой. Тогда, в деревне, я понимала, что зима будет голодной. Что обвинят в этом меня, что, скорее всего, сдадут королю. Ходили слухи… И я хотела сбежать, вот только… Мне требовался охранник. Я бы дошла с тобой до ближайшего города и удрала. С Бореем, например. Ну чем я не нянька? Только, когда это случилось, я уже не захотела покидать тебя. Жаль, что это не взаимно.

Взаимно, дурная! Ох как взаимно! Сколько плохих поступков Верд совершил за жизнь, но этот – худший. Он хотел сказать важное и страшное. Хотел выплеснуть, как воду на угли, хотел освободиться и прокричать…

Но вместо этого лишь коснулся её губ. Нежно, как умел, осторожно, чтобы не обидеть. Он просил прощения этим поцелуем и прощался им. Он клялся, что никогда не забудет дурную девчонку, что всегда будет рядом, даже если она не увидит… Он целовал её. А сердце кричало, истекая кровью.

Она отвечала. Так же нежно, с таким же сожалением. Она слышала, как кричит его сердце.

Тем вечером было сказано куда меньше, чем хотелось, звучали совсем не те слова. А может быть, как раз те, которые нужны были.

– Когда ты видел море, Верд? – Она подняла на него синие глаза, стискивая горячую чашку и не решаясь отхлебнуть. – Ты рассказывал мне про волны выше дома, но ты же говорил, что всю жизнь провёл в Крепости и наёмником. Когда ты видел море? Или ты снова солгал?

Охотник отгородился от колдуньи чашкой, залпом выпивая половину, лишь бы потянуть с ответом. Ох и горьким показался отвар!

– Я не видел море. Я хотел посмотреть на него с тобой.

Той ночью наёмник и служитель спали крепче крепкого. Храй с приятелем всё ругались на их храп, покуда, умучившись от бессонницы, не вышли в кухню и тоже не приложились к остаткам ароматного отвара в котелке.

У Таллы никогда не водилось много пожитков, но кое-что она умудрилась уберечь даже во время бегства от солдат: травки, которыми старая Рута усыпляла хворого наёмника, колдунья зашила в потайной кармашек на поясе, надеясь, что они и не пригодятся вовсе. Пригодились.

Мужчины спали крепко. Их не разбудил бы ни военный отряд, ни Хозяин леса, вздумай он ожить и станцевать танец середины зимы у их лежаков. А вот Талле отдохнуть не удалось: она с трудом оседлала Каурку и с ещё большим трудом уговорила двинуться в путь без обожаемого хозяина. Колдунье предстояло преодолеть в одиночку ещё целый дневной переход, а потом решить, как и кем жить дальше.

Глава 18 Вада!

Хорошие у бабы Руты были травки! В середине лета, в самом цвету собранные, на солнышке выдержанные, в тени засушенные… Да и набурахтали их в отвар от души, не жалеючи ни крепости, ни злости.

Словом, Верд мог бы проспать не то что до заката, а и до следующего утра. Кабы не разбудила его жгучая, режущая, припекающая ладони боль в треугольных отметинах.

С трудом разлепив веки, он ещё долго не мог разобрать, откуда несёт палёным и кто вчера так хорошо его уделал, что сегодня так плохо. Мерцающие треугольники переливались синим светом: невидимый поводок затягивался на шее верного пса, требуя исполнить приказ или…

Вот тут до наёмника дошло. Он подскочил, покачнулся, словно после тяжёлой болезни отлёживался, зашарил по стенам, в полумраке пытаясь нащупать спутников.

– Санни! Санни, чтоб тебя!

Но служитель спал не менее крепко, подложив ладошки под пухлую щёчку и сладко причмокивая. Чуть поодаль храпели соседи, в кои-то веки не предлагая за что-нибудь зуб.

Верд разворошил лежак, перетряхнул и прежде тощие сумки, ныне окончательно опустевшие, подхватил с пола, бессильно сжал одеяло, которым с вечера (с сегодняшнего? Вчерашнего? Кто теперь разберёт, сколько времени прошло!) укутывалась дурная колдунья. И перестал метаться. Замер на месте, таращась на тряпку, словно встряхни хорошенько – и девка вывалится из неё с искристым смехом.

Метки пылали.