Дурная кровь

– Ложись! – приказал охотник и, вопреки возгласу, припустил к выходу, таща за собой сопротивляющегося приятеля.

– Лала, милая Лала! Помни, ты честная женщина! – напоследок убеждал тот возлюбленную. – Ты не помнишь меня, но до старости будешь благодарить!

Вместо благодарностей вслед гуманисту полетел арбалетный болт.

– Я не в силах познать счастье вместе с нею, но могу направить любимую по пути целомудрия!

Второй болт просвистел мимо уха, вынудив оставшуюся часть речи читать галопирующей кобыле.

Так уж случилось, что Верд покидал Крепость дважды, и оба раза навсегда. Но если когда-то хмурый наёмник чувствовал, что бросает целую жизнь, уходя в неизвестность, то на этот раз, подгоняя Каурку, он хотел свистеть, как шальной пацан, скинувший оковы родительского надзора.

Талла жмурилась от встречного ветра, а её вечно растрёпанные косы развевались, точно вихри снега в метели. И, сам не понимая почему, Верд улыбнулся. Глупо, добродушно и искренне. Может, когда-то ему и пришлось оставить родной дом. Не выдержав позора, не в силах лгать побратимам о мнимой гибели друга, он отринул прошлое, попытался сбежать от него. Но сегодня, впервые за долгое время, он вдруг понял, что кроме прошлого есть ещё и будущее.

Они неслись по едва проторенной телегами дороге, вспахивали снег, алмазами сверкающий в лучах холодного солнца, обгоняя пар, пухлыми клубами вырывающийся изо ртов. Нестись бы так до скончания веков, наперегонки с собственными мыслями, с жизнью наперегонки!

Но кони не умеют скакать вечно, любая дурь рано или поздно выветрится из головы, а жизнь слишком быстра, чтобы обмануть её галопом.

Они перешли на рысцу, а там и на шаг. Талла расслабилась, откинулась в седле, опираясь спиной на грудь наёмника. Осмелев, Верд забрался рукой под её полушубок, сжал ладонью талию. Что такого-то? Просто колдунья верхом едва держится, того и гляди сползёт!

Свернули к речному склону, пошли вдоль в поисках переправы. Покрытая толстой белой коркой, запертая подо льдом вода недовольно бурлила, но справиться с холодами не могла. Она рвалась на волю, стучалась снизу, грозила отомстить по весне, разлившись, затопив близлежащие поля. Но то по весне. А пока, крепко схваченная морозными оковами, она могла лишь злиться и брюзжать, покоряясь зиме.

– А что, если моста нету? – Талла локтем закрылась от яркого солнечного света, всматриваясь в даль.

– Есть.

– Тебе почём знать? Может, потоком снесло. Или сломал кто непоседливый.

– Ему бы за такое спину сломали. На ближайшие тридцать вёрст мостов боле нету. Ещё с тех времён повелось, когда границу защищали. Нападёт враг – переправу поджечь и стоять, покуда всех не перебьют.

Колдунья поёжилась, живо представляя, как гибнут воины на этой стороне, чтобы враг не пробрался на ту.

– Нельзя же так, – тихонько проговорила она.

– Только так и можно, – жёстко отрезал Верд. – Воины для того и существуют, чтобы стоять в строю и таких, как ты, дурёха, защищать.

– Такие, как я, и сами за себя постоять могут!

Охотник едко хмыкнул.

– Могут! – с жаром повторила дурная. – Я столько лет одна жила, и ничего, никто не обижал! Почти… Но я всё равно справлялась!

Наёмник сильнее прижал к себе колдунью, точно она могла выкрикнутой глупостью накликать беду.

– Справлялась она. Ты ютилась в глуши на самой границе страны. Тебе повезло дожить до… Сколько там тебе? Двадцать? Двадцать два?

– Девятнадцать, – нехотя призналась девушка. – И в деревне меня скоро перестарком бы кликать начали!

– Дурой. И не скоро, а уже кликали.

– Сам дурак…

– Вот отвезу тебя… куда приказано. Станешь как сыр в масле кататься. Есть люди, которым дела нет до суеверий. Богатые, влиятельные люди. Такие, как ты, у них под крылом отлично приживаются! Вот там можешь мнить себя самостоятельной сколько вздумается.

Она как могла сильно обернулась к наёмнику. Поймала его взгляд, точно льдом приморозила.

– Верд, – тонкие пальцы сжали полы плаща, – ты же можешь этого и не делать…

Как же не хотелось смотреть в эти синие чистые глаза! Отвлечься, рыкнуть, шугануть дурную…

– Тебя разве спрашивал кто?

– Верд, пожалуйста. Я не просила тебя ни о чём…

– Не просила?! – Наёмник прикрыл один глаз, подсчитывая: – Каурку не бей, потанцуй, на привал в лес остановись…

– Верд, – перебила дурная. Она коснулась шрама на его щетинистом подбородке и повторила с нажимом, с жаром, будто пыталась вложить в это слово куда больше, чем могла: – Пожалуйста.

Боги, если в вас и правда есть хоть немного справедливости, уймите эту девку! Пусть не сверкает холодное пламя в синих очах, пусть не алеют губы, к которым так и хочется прильнуть!

Наёмник развернул её носом к дороге и куда грубее, чем следовало, рявкнул:

– Сдохнешь одна! Никто и не вспомнит.

– Никто? – Узкие ладони легли на уздечку, нежно погладили лошадиную шею. Напряжённую лошадиную шею. Шею… Лошадиную… Вчера так же нежно они касались его, Верда, плеч. – Совсем никто не вспомнит, когда я умру?

Охотник замешкался, а она резко натянула поводья и спрыгнула наземь. Упала, провалившись в снег, подскочила и кубарем скатилась вниз, к реке.

– Вернись сейчас же!