Дурман

„Что ж делать, господи мой боже, — заламывала она руки, — что же мне делать, когда все против меня! Ждешь одно, а выходит совсем другое. Ей бы заболеть, в постель слечь, а ей хоть бы хны. Не ее, а меня болезнь одолела, чуть совсем не кончила, бог спас… Теперь не знаю, что делать, с какого конца подойти, совсем ума лишилась…“

Старая не находила себе места, стала нервной. Ни с того ни с сего ее била дрожь, а то вдруг она начинала метаться из угла в угол, словно что-то потеряла и никак не могла найти. Столкнувшись с Тошкой, она не в силах уже была погасить жуткий огонь, вспыхивающий в глазах, с губ были готовы сорваться грубые, обидные слова. И тогда она не выдерживала, и отравленные стрелы летели в бедную Тошку. Или же вдруг начинала говорить о том, о чем ее не спрашивали, о чем-то совсем постороннем. И все сворачивала на землю, на имущество, с таким трудом нажитое, в таких муках приобретенное. То и дело набрасывалась с бранью на Тошку за то, что она не прибрала на место какую-нибудь лопату или оставила корзину не там, где ей полагалось быть. Два-три раза Иван был свидетелем таких придирок, и сердце его беспокойно сжималось.

„Неужели опять взялась за старое, — встревожился он, — или, может, она давно уже так с ней разговаривает, только мне невдомек…“

Что делать? Пойти и устроить скандал? Не поможет, он знал ее упрямый характер, строптивый нрав, она и слушать его не станет, не только что изменит свое поведение. Разве только припугнуть ее, что по деревне, мол, снова поползли слухи о неладах в доме… Только этого одного она боялась. А то, что Тошка может уйти из дому, как побитая собачонка, ее вовсе не волновало…

И чем больше ярилась старая, тем добрее и внимательнее становился Иван. И не потому, что ему хотелось позлить старуху-мать или перед людьми добряком выставиться, просто он смирился с неизбежностью дележа имущества, все равно, что Минчо вовсе и не умирал. Иногда ему было жаль себя: ведь у него оставался клочок земли, но он только пожимал плечами: что поделаешь, такова жизнь — дальше носа не прыгнешь. Живы будем — не помрем. Да и не вечны законы такой жизни, настанут новые времена, возьмутся люди за ум, и бедняки вздохнут свободно. Не век Ганчовским чужими руками жар загребать!

Понимая все это и сознавая неизбежность сложившегося положения вещей, Иван уже без опаски думал о возможном замужестве Тошки и предстоящем разделе имущества. Домашние заботы и хлопоты, дела общественные отвлекали его от мысли о будущем, о том, как дальше жить. „Мать припишет мне свою долю, — успокаивал он сам себя, когда вспоминал о разделе, — как-нибудь проживем, мне много и не надо…“

Иван решил этой весной раздобыть где-нибудь немного денег, под проценты или ссуду в банке, но покончить с этой болячкой. Дальше откладывать уже было опасно, мать уже в летах, все может случиться. Она и так уже слабела с каждым днем, таяла, как свечка, неровен час, и совсем угаснет. А так проведут раздел имущества, там будет видно, кому сколько отойдет.

И в самом деле, старая совсем стала сдавать. После перенесенной инфлюэнцы еле ноги таскала, все охала да постанывала. Видно, не жилец она больше на этом свете. Руки-ноги дрожат, ложку до рта донести не может.

Иван часто подумывал показать ее врачу. И все откладывал: надо было ехать в город, а стояли еще холода да и с деньгами было туго. Визит к врачу обойдется не меньше сотни, а то и во все полтораста левов. А где такие деньги возьмешь? А к врачу надо, так оставлять нельзя. Она, конечно, упрется, это уже как пить дать, но он и спрашивать не станет ее согласия. Посадит на телегу, хоть бы и силой, и в город. Но, главное, денег раздобыть…

Глядя на ее словно отсутствующее лицо или слыша, как она измывается над невесткой, Иван голову ломал, что с ней такое приключилось. Что за болезнь такая? Ну, если с животом что или там сердце, голова, не так уж страшно, будет лечить, сколько может, но а если с нервами что не так или, может, головой повредилась… Тогда что с ней делать? Эта мысль бросала его в дрожь, и он гнал ее прочь. Но что-то его подталкивало: „Да ты только посмотри на нее! Погляди внимательней!“ И он часами сидел около матери, наблюдая за каждым ее движением. Взгляд у нее был холоден и неподвижен, руки дрожали, движения неуверенные и неловкие. Губы ее беззвучно шевелились, словно она рассказывала что-то, спорила с кем-то, причем так увлекалась, что начинала говорить вслух. До Ивана доходили только обрывки слов, он не мог понять сути.

Однажды он не выдержал, сел к ней и стал просить.

— Мама, отдохни, хватить тебе работать, ты еще не оправилась после болезни… И без тебя все сделаем… Ну, а если что не так, не беда, все равно отдыхать нужно… А годы твои немалые, ты свое уже отработала, теперь отдыхай…