Дурман

Наступил Иванов-день. И впервые за столько месяцев в их доме зазвучал смех и веселые разговоры. Днем к ним заходило много народу. Старая встречала гостей, угощала, старалась быть веселой и приветливой, но временами казалось, что мыслями она где-то в другом месте. Вечером пришли друзья Ивана, начались песни, разгорелось веселье. Все словно забыли, что еще не так давно в этом доме стоял гроб, никто вроде и не вспоминал об умершем. Но и Иван, и Тошка, и даже старая мать знали, что эти песни пелись в его честь, так старые друзья поминали умершего Минчо…

В прежние годы на Иванов-день старая не жалела вина, словно специально припасала к этому празднику. Но на этот раз нацедила три-четыре миски и этим ограничилась. Когда же Иван шепнул ей, чтобы поднесла гостям еще, она злобно отрезала:

— Кто хочет наливаться — пусть в кабак идет!

Иван вспыхнул:

— Ну и человек же ты! Не разбери поймешь… — и вернулся к друзьям.

29

От вина или от вчерашнего гвалта в доме, а, может, от простуды, на следующее утро старая проснулась с тяжелой головой. Руки и ноги словно отнялись, болели суставы, першило в горле. Она послонялась по дому, вышла во двор, накормила кур. Хотелось ей немного поразмяться, авось пройдет. „Это от вина, — успокаивала она сама себя. — Не надо бы столько пить, да и шум такой подняли, галдеж да песни — голова треснет…“

Старуха вернулась в комнату, села у печки и взялась за прялку. Но стоило ей только сесть, как в висках застучало, голова бессильно повисла, боль, словно ножом, заполосовала по телу. Как только она оставалась одна в комнате, бросала веретено и прятала лицо в ладони. Раза два Тошка заставала ее в такой позе и думала, что старуха дремлет.

— Мама, ты бы прилегла, если дремлется, — наконец не выдержала Тошка.

— Ничего, ничего! — отмахнулась старая. — Это я так… Голова что-то…

— Уж не инфлюэнца, а?

— Какая тебе инфлюэнца! Не бывает у меня такого…

Старая крепилась до обеда следующего дня. Поев, она встала из-за стола, прилегла на подушку и притворила глаза.

— Что с тобой? — тревожно спросил Иван. — Захворала, никак?

— Ничего, — не сдавалась старуха, — устала маленько, полежу.

— Глаза покраснели, — заметил Иван.

— Это так просто… Они у меня всегда такие…

— Слушай, мать! Если нездоровится, надо полечиться: липового цвету заварим или бузины, а? — настаивал Иван.

— Вы обо мне не беспокойтесь… за собой присматривайте…

— Как так не беспокойтесь? — обиделся Иван. — Коли больна, как нам не беспокоиться?

— Не больная я, ничего…

На следующее утро старуха уже не могла подняться с постели. Иван встал рано, пошел в хлев, почистил, задал корма скотине, разогнал соседских собак, дравшихся у них на гумне, и вернулся, когда бледное зимнее солнце уже вставало над Малтрифоновским дубом.

— Мама еще не вставала, лежит, — сказала ему Тошка с тревогой в голосе.

— Лежит?

— Да.

— Инфлюэнца, — поджал губы Иван с видом старого, опытного врача, — я еще вчера догадался…

— Я спрашивала, не нужно ли чего. Нет, говорит, полежу немного, потом встану.

— Встанет, как раз! — рассердился Иван и пошел к ней.

Старая отбросила одеяло и глянула на него. Лихорадка изменила ее черты. И без того ее худое, в морщинах лицо теперь было лицом мертвеца. Иван так растерялся, что слова застряли у него в горле. Она тоже молчала. Только то и дело облизывала побелевшие, растрескавшие губы, не сводя с него грустного взгляда.

— Что с тобой, мама? — приблизился он к постели. На лице его были тревога и испуг.

— Ничего, — прошептала она. — Голова только болит, пройдет…

— Может, фельдшера позвать?

— Никого звать не будешь, — приподнялась она с трудом. — Только деньги тратить… Мне уже полегчало…

— Может, липового цвета заварить, согреешься немного, а?

— Липового цвета можно.

— А вина с черным перцем? — вопросительно посмотрел на нее Иван.

— Не нужно, не нужно, — отмахнулась старуха. — Если понадобится, сама налью.

— Ну, ладно, — ответил Иван, выходя из комнаты.

Старая бодрилась, но иногда мысли о самом страшном приходили ей в голову. „Много ли человеку нужно? — путалась она. — Горит, горит, теплится, как лампадка, и смотришь — уже угас… Бог даст, поживу еще, а, может, уже пора…“

Умереть! Эта мысль не раз посещала ее и раньше, но теперь старая встретила ее совсем по-другому, и чем больше думала, тем сильнее начинало стучать сердце. А потом-то что? Что он будет без нее делать?.. Малолетка еще, в поднебесье летает, так и останется ни с чем, ровно как на улице бездомным; что такое две-три нивы? С голоду подохнет…