Дурман

К обеду ей немного полегчало, она с трудом поднялась, и постепенно дурные мысли оставили ее. Только вот боль под лопатками, в пояснице не отпускала, во рту горчило, словно от мыла, горло болело, и она с трудом сглатывала горькую слюну. Посидев немного на постели, она встала и поплелась в другую комнату, где спали Пете и Тошка. Но после обеда у нее вновь поднялась температура и она снова свалилась. На этот раз старая не на шутку испугалась: „Помираю, помираю!“ — шептала она пересохшими губами, уставившись лихорадочно блестевшими глазами в закопченные доски потолка. И пыталась представить, что будет после ее смерти. Тогда ее имущество, ее долю, тоже будут делить поровну. Что же тогда останется Ивану? Гол как сокол, ее сын будет гнуть спину на чужой земле, батрачить за кусок хлеба. В эти проклятые времена и своей-то землей не прокормишься, так чего же ждать от чужой?.. Значит — землю пополам, двор пополам, дом пополам, все — все на двоих делить будут… Пустит она его по миру, погубит ее сына… И почему? „Это я, старая дура, во всем виновата! — сокрушалась старуха. — Все от большого ума!“ Сердце учащенно билось, вот-вот разорвется в груди, голова раскалывалась, она задыхалась от боли, от ужаса и тревоги. „Почему я, пока была здорова, не уладила в городе дело с моей долей! — вздыхала она, проклиная себя за недогадливость. — А теперь останется бедный на улице, без земли, без дома, сирота сиротой, до конца дней своих будет недобрым словом меня поминать… Продала бы свою часть земли, а деньги на его имя положила… Все бы уладилось, да теперь поздно… ах, голова моя дурная, совсем я уже из ума выжила!..“ Ей казалось, что в любой момент сердце у нее остановится. Тогда… Оставит она его одного на земле, доброго слова о ней не скажет, лихом поминать будет… „А что отцу его скажу, когда там увидимся? — пришла ей в голову еще одна страшная мысль. — Ох! Михаил архангел! Погоди еще немного, не вынимай душу…“

Временами старая забывалась и начинала причитать вслух. Однажды Тошка услышала ее не то стоны, не то молитву, тихонько подошла к постели и стала рядом с больной. Старая опомнилась, приподнялась на локте и уставилась на нее.

— Мама, плохо тебе? — испуганно спросила Тошка.

— Плохо, — с явной досадой призналась старая. — Ну, иди, иди, занимайся своим делом… Пройдет… Огонь у меня, жжет в груди…

— Может, Иван… за доктором сходит, а?

— Поздно уже… Да ничего, авось…

Весь день и всю ночь старая стонала, бредила, молилась. Только через сутки жар немного ослаб, она начала постепенно приходить в себя. „Ох, слава тебе, боже! — вздохнула она облегченно и благодарно. — Еще не конец…“

Мечась в жару, она дала обет Михаилу архангелу, что, если дарует ей еще немного жизни, она пожертвует ему свою большую скатерть с голубой каймой. Она сама ткала ее, когда была еще молодухой, это была ее гордость, она берегла ее как зеницу ока, ни разу в жизни ее не постелила на стол.

Когда высокая температура сжигала ее старое тело, Иван без толку топтался около нее, не зная, чем помочь, что подать. Тошка ловила каждый ее взгляд, предугадывала каждое ее желание: попить водички, растереть больное место, сделать компресс. Старая не противилась ее заботам, но ни разу не обронила слово благодарности, ни разу не взглянула на нее. Тошка видела все это, и горькая обида разрывала ее сердце. „Чем же я так ее озлобила, когда разве в чем перечила?“ — перебирала она в памяти их совместную жизнь в доме мужа. Она помнила все, как сейчас, с первого дня свадьбы, но ответа так и не находила… Почему же она так на нее смотрит?

Почувствовав себя лучше, старая отказалась от их забот. Попыталась даже встать, но Иван ее припугнул:

— Смотри, как бы не было осложнений.

— А может случиться?

— Может, конечно. И тогда вовсе не встанешь, поняла?

— Ох, господи, лечь бы совсем да не встать, — запричитала она жалобно. — Легко умирать тому, у кого все в жизни налажено да устроено. А каково мне-то?

— Лежи, лежи! — ответил ей немного шутливо Иван. — Умереть каждый дурак сумеет, а вот жить — это надо уметь.

И она подчинилась. И не вставала с постели, пока совсем не выздоровела.

30

Прошло семь месяцев со дня смерти Минчо. Старая лежала в постели и подсчитывала на пальцах. Оставалось еще пять месяцев. Пройдут и они, растают незаметно. Отслужат ему годовщину, потом сноха найдет себе нового мужа и соберет свои манатки. А уйдет из дому, тогда ничего с ней не сделаешь. Вернуться-то она вернется, но только как? Не своим человеком войдет во двор, а чужак-чужаком, чтобы только наступить им на шею и приставить нож к горлу: делиться!

Старая металась в постели, стонала, не в силах справиться со своими мыслями, со своим горем. День сменялся за днем, время шло, а она все чего-то ждала, все собиралась что-то предпринять. Но ни за что не бралась, так и сидела, сложа руки.