Дубовый листок

С усмешкой Высоцкий покачал головой:

— Все равно уже не успеет… — и опять вернулся ко мне. — Ну, иди за патронами.

Высоцкий спускался с лестницы, когда я, получив патроны, догнал его. Навстречу, шагая через две ступени, поднимался подпрапорщик Тильский. Он громко отрапортовал:

— Есть пламя на Сольце!

— Почему полчаса просрочки? — сердито спросил Высоцкий.

Тильский взволнованно доложил, что старая пивоварня на Сольце никак не загоралась. Он подпаливал ее трижды. Была бы горючая смесь — другое дело, а то одна солома.

— Но сейчас, пан подпоручик, пивоварня разгорелась так, что ее пламя увидят в Париже и Брюсселе.

Сумерки сгущались. Туман, ползший с Вислы, уже окутал всю рощу, прибрежные строения и отграниченные от города широким водяным рвом казармы уланского полка. Мы шли туда разоружить его.

На половине пути Высоцкий остановился и приказал дать три холостых залпа.

— Это сигнал дальним частям, — объяснил он.

У моста через ров, возле будки, шагал часовой — бравый, пожилой солдат. За рвом, во мгле, мерцали огоньки солдатских домиков.

Взгляд часового скользнул в ров. В воде мелькали красноватые блики. Солдат удивленно поднял голову. Совсем рядом, на Сольце, вздымалось пламя. Отблески его окрашивали казармы в дымчато-розовый цвет.

Он, вероятно, подумал, не поднять ли тревогу, но рас-

судил, что горит в предместье, где есть другие военные части. Обойдутся и без волынских уланов. И снова зашагал от моста до будки и обратно.

Так я представлял себе это начало…

Но вот из мглы донеслись четкие шаги роты, и перед часовым показались подпрапорщики — мы!

Часовой вытянулся и взял на караул. Зарево освещало его лицо — по-детски доверчивое и по-отечески нежное в одно и то же время. Ведь солдаты за глаза называли нас хлопчиками.

— Бачность![29] — раздалась команда Высоцкого.

Часовой, конечно, не понял, для чего мы пожаловали в такой неурочный час. Он считал нас своими и продолжал приветствовать. Зарево играло в начищенных штыках, и наша колонна казалась гигантским красным ежом.

Часовой не мог допустить мысли, что хлопчики явились отнять у него жизнь — единственное, чем располагает солдат, и, наверное, этим и заворожил всех нас. Команда Высоцкого «Паль!» растаяла в воздухе, мы вместе с часовым не шелохнулись.

Вода во рву казалась сплошь красной — так разыгралось пламя на Сольце. Бешенство перекосило лицо Высоцкого:

— Так вы спасаете отчизну! Щенки! Паль! — закричал он.

Щелкнуло несколько выстрелов. Я не спускал глаз с часового. Ноги его подкосились, он упал на спину, раскинул руки, как будто хотел заключить в объятья зарево, охватившее уже полнеба, а лицо его осталось таким же доверчивым и нежным…

— Зря, Панове, погубили солдата! — громко сказал юноша, стоявший рядом.

— Зря? — Выхватывая пистолет, Высоцкий побежал к нам.

Он не успел прицелиться. Юноша бросил ружье в ров и ударился в бегство. Выстрел Высоцкого его не догнал… Мы услышали истерический крик из тумана:

— Я не могу убивать невинных!

— Молокосос! Белоручка! — прошипел Высоцкий и, сплюнув, бросился через ров за подпрапорщиками. — Из-за таких революция может погибнуть.

Последние слова Высоцкого отрезвили меня. Я побежал вслед.

Зажечь казармы мы не успели. Услышав выстрелы, волынцы всполошились: выбегали из домиков, выводили взволнованно ржущих коней. Высоцкий приказал стрелять по солдатам, а сам тревожно оглядывался. Подкрепления не было.

Волынцы садились в седла. Нам осталось одно — отступать. Беспорядочно мы побежали к мосту Яна Собесского.

На мосту было тихо и пусто. В свете восходящей луны памятник Яну Собесскому казался живым; на фоне покрытых изморозью ив всадник, мчась через мост, натянул удила и вместе с конем смотрел в сторону Лазенковского парка, словно привлеченный таинственными тенями, показавшимися оттуда. Мы не успели построиться, как тени метнулись к нам.

— Тиран убит! — глухо доложил Набеляк.

Взгляд его был пронзительным, зубы стучали: он дрожал с головы до ног! Рассказывал захлебываясь, заикаясь, но все поняли, поняли самое главное — цесаревич убит. Он выбежал во двор бельведера, взывая о помощи, и там его закололи штыками. В бельведере суматоха.

— Так поздно загорелось на Сольце! — говорил Набеляк. — Я понял, что пора действовать, только когда услышал три залпа…

— Почему вас так мало? — спросил Высоцкий.

— Вчера под присягу явились все тридцать два, а в роще осталось тринадцать… Остальные разбежались, побросав ружья… И я без ружья. Бросил в бельведере, когда уносил ноги…

Высоцкий встревожился:

— Неужели в городе не видно пламени с Сольца? Ни обещанной пехоты, ни пушек с бомбардирами… — Блуждающими глазами он оглядывал подпрапорщиков и вдруг остановился на мне — Ты, Наленч, еще здесь?.. Отдай ружье Набеляку!

Я отшатнулся, сжимая ружье. «Все Набеляку! И Константин, и ружье!»

— Отдай ружье Набеляку! — повторил Высоцкий. — А сам что есть духу беги в казармы ординарцев! Поторопи часть! Все может погибнуть!

Камень свалился с моего сердца… Я отдал ружье и бросился в сторону Сольца. Высоцкий вернул меня:

— Они должны прийти по Уяздовской… Беги там, чтобы не разминуться. Мы будем ждать на мосту.