Читаем Дубовый листок полностью

— Ты знаешь, в бельведере у меня небольшая протекция. Мне было необходимо остаться служить здесь.

Что-то долго панна Ядвига ставила в воду розы пана Эдварда. Вацек то и дело поглядывал на дверь.

— Ты надолго пришел к Скавроньским? — спросил он вдруг.

— А почему это тебя интересует?

— Мне нужно поговорить с панной Ядвигой…

— Однако же ты невежлив. Если панне тоже нужно поговорить с тобой, она найдет место, где я не буду мешать…

Панна вернулась. Я встал, собираясь уйти. Может быть, и в самом деле я лишний? И как хорошо, что я не объяснился панне.

— Куда вы? — почти испуганно спросила панна Ядвига.

— Мне нужно сделать еще кое-какие покупки, — отвечал я.

— Ах нет, нет! Мама будет расстроена, если вы не останетесь обедать. Вы успеете сделать покупки. Прошу вас!

Я не мог протестовать. Тогда встал Вацек.

— Хочу получить ответ, панна Ядвига, как можно скорее, — сказал он ей на прощанье.

Ядвига молча поклонилась.

Когда дверь за Вацеком закрылась, панна Ядвига спросила:

— Почему пан Михал никогда не говорит о пане Вацеке?

— Разве нет более интересных тем?

— А пан Вацек очень часто говорил мне про пана Михала…

Я пожал плечами.

— Это панны и Вацека дело.

Пани Скавроньская осторожно заглянула в салон;

— Дети, идите обедать.

За обедом она поинтересовалась, какого мнения я о Вацеке.

— Как на чей вкус, пани. Он красив, хорошо держится в обществе, пользуется большим успехом у дам. И чвартак.

После обеда в салоне мы слушали Эдварда. Он читал стихи. Затем я поднялся, намереваясь пойти в ресурсу.

— А вы долго там будете? — спросила панна Ядвига. — Успеем ли мы вечером погулять?

Мы договорились к восьми часам встретиться у костела Босых Кармелитов.

Я появился в ресурсе, когда танцы были в полном разгаре. Веселый гул голосов, музыка, запах духов, все это не соответствовало моему настроению. Пробравшись сквозь толпу, я встал у стены напротив входа. Искал глазами Высоцкого.

Зал был полон. Молодежь танцевала, старшие стояли у стен небольшими группами и в одиночку. Среди танцующих я заметил Вацека. Он хорошо танцевал и был красив, этот Вацек со своей червонной шевелюрой, быстрыми, веселыми глазами и яркими губами.

Публика все прибывала. Временами у дверей скапливалась такая толпа, что яблоку негде было упасть. Вошло человек восемь штатских. С удивлением среди них я узнал журналиста Набеляка. Мне было странно, что и он пришел танцевать. Я считал пана Набеляка слишком серьезным для этого. Спутники его растеклись по залу и закружились в вальсе. И он сам пошел танцевать.

Появилась еще группа студентов. На них обратил внимание не только я. Справа донесся такой разговор:

— Что за молодые люди?

— A-а… Да это те молодцы, что завтра будут исполнять танец другого рода…

— Вот как? В таком случае, капитан, прошу помнить…

Что именно он просил помнить, я не услышал и искоса взглянул на говоривших. Белокурый камергер Кицкий что-то шептал незнакомому капитану второго линейного полка. Тот утвердительно ему кивал.

Потом Кицкий откинулся к стене и наблюдал за танцующими.

Почему он пришел в ресурсу? Совсем недавно я слышал, что у Кицкого сразу умерли жена и две дочери, и он остался один, как перст… Может быть, спасается в ресурсе от своего страшного горя?

Я тоже заинтересовался штатскими и студентами. Все они были удивительно бледными. А страшнее всех выглядел Набеляк.

«О каком же танце шла речь у Кицкого с капитаном?» — подумал я, но в дверях показался Высоцкий и, забыв обо всем, я поспешил навстречу, захлебнувшись от волнения.

— Пан Высоцкий! Как я рад, как рад…

Высоцкий был удивлен:

— Пан Наленч?! Здравствуй! Почему ты в Варшаве? «Пан Наленч!» Он всегда меня называл по имени! Никогда он со мной не встречался так сухо…

— Проездом… после похорон отца, — глухо ответил я. — Я пришел сюда, только чтобы увидеть вас… узнать, как вы…

Он посмотрел недобрыми, насмешливыми глазами:

— Что же ты беспокоился? Как видишь — жив и здоров.

— Я так рад… Рад, что вы на свободе!..

Он усмехнулся и почти злорадно сказал:

— Я был под арестом всего неделю. Цесаревичу донесли, будто я состою в заговоре против него. Но доказательств не нашлось…

— Пан Высоцкий! Я все хотел с вами поговорить… Почему вы ко мне в последнее время, как чужой…

Он опять долго и удивленно смотрел на меня.

— Видишь ли, Михал, — сказал он вдруг с прежней своей простотой, — не время сейчас и не место…

В этот момент подошел пан Набеляк.

— Какими судьбами! — воскликнул Высоцкий. — Сколько лет, сколько зим! — и горячо пожал ему руку.

— Никак не ожидал встретить вас! — отвечал Набеляк, улыбаясь, и улыбка сделала его лицо еще более жутким.

Высоцкий повернулся ко мне:

— Уж ты извини… Встретил старого друга, а с тобой еще поговорим. Когда-нибудь… если будем живы. Ты ведь отправляешься в полк?

И он ушел с Набеляком в глубь зала.

Я стоял потрясенный. Он встретил старого друга, а я не друг! И он «успеет когда-нибудь поговорить со мной, если будем живы!». Ему все равно, с каким сердцем он оставил меня. Разве он не знал — я его любил… Что ж! Навязываться больше не буду!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза