Дубовый листок

— Не надо денег, не хочу жить один. Что мне дом, где нет моих дорогих! Кроме тебя да паныча Эдварда у меня нет никого. Человек не может жить без любви и заботы.

— Ну, делать нечего, собирайся в дорогу, — сказал я.

Я сдал домик в аренду, мы простились с дорогими могилами и поехали в Варшаву.

Устроив Эдварда с Яном в отеле, я пошел к Скавроньским

и рассказал о своем горе.

Пани Скавроньская не на шутку обиделась:

— И вы отвели сирот в отель. Сейчас же, сию минуту приведите их к нам!

— Как вы могли! — упрекнула и панна Ядвига. И начала одеваться. — Я сама пойду за ними в отель.

Мы перебрались на Вейскую, и были окружены такими заботами, что казалось — мы у родных. Особенно внимательна была панна Ядвига. Уже на пути из отеля она сумела сделаться другом Эдварда, а старый мой Ян смотрел на нее с нескрываемым восхищением и, улучив минуту, шепнул:

— До чего же хорошая эта панна! Дал бы пан бог тебе, Михал, такую жену!

Мне было приятно это слышать, но Яну я погрозил пальцем.

Узнав, что я собираюсь отправить Эдварда и Яна на Волынь, пани Скавроньская сказала:

— С кем же вы их отправите? А знаешь, Ядвига, не проехаться ли нам туда? В Берестечке уже давно нас зовут привести в порядок дела по имению, что досталось мне когда-то в приданое. А Берестечко от Дубна, где живет дядя пана Михала, рукой подать.

Панна Ядвига горячо приветствовала эту мысль. Решили поехать через три дня.

— А перед отъездом, пан Михал, хочется побывать в театре. Я прошу вас взять ложу на завтра и сопровождать меня, — сказала панна Ядвига.

Я поклонился. Ложа — это будет хорошо для серьезного разговора с панной.

Обе женщины занялись приготовлением к отъезду, а я предложил Эдварду прогуляться в Лазенках. Оттуда я намеревался заглянуть в школу подпрапорщиков, справиться, что же с Высоцким.

На деревьях по Уядзовской висели объявления. Я прочитал одно: «С первого декабря бельведерский палац отдается в наем»

«Почему и зачем? — подумал я. — Даже если Войско пошлют в Бельгию и главнокомандующий отправится с нами, какая нужда сдавать в наем бельведер?»

— «Пусть будет третий май! Пусть сгинет Николай! Боже, дай! Боже, дай!» — звонко прочел Эдвард на другом дереве. — Михалек! Кто это Николай?

Я схватил его за руку и повел дальше.

— Не надо читать, Эдвард, да еще так громко. Наверное, кто-нибудь из пьяниц баловался и повесил такие глупости.

— Михалек! — Эдвард крепко сжал мою руку. — Что я хочу тебя попросить! Дай ушко!

Я наклоняюсь. Мой братец никогда ничего не требует. Он всегда деликатно просит и при этом стесняется. Обвив мою шею, он шепчет:

— Я хочу посмотреть на царевича…

— Это невозможно, мой друг, — отвечаю я. — Да и зачем? Ты столько раз видел царевичей в книгах…

— Я хочу посмотреть на живого, Михалек… Он, наверное, красивый, с золотыми волосами, и на голове у него корона с жемчужинами…

Я смеюсь горьковатым смехом.

— Такие царевичи, Эдвард, бывают только в сказках.

Наш царевич сердитый. Если он увидит, что у тебя длинные волосы, непременно потащит к парикмахеру и заставит остричь наголо. Так он делает с варшавскими мальчиками. Лучше с ним не встречаться.

Говоря это, я отнюдь не преувеличивал. Таких случаев в Варшаве было сколько угодно. Да что стрижка! Животные и те не были застрахованы от зверств цесаревича. Он приказал однажды повесить обезьянку за то, что она не в меру разыгралась в клетке, коню своему прописал тысячу палок, когда тот споткнулся, а пса приказал расстрелять — он слишком громко лаял ночью и разбудил цесаревича.

Я познакомил Эдварда с паном сатиром. Эдварду он очень понравился.

— А за что, Михалек, ты его любишь?

— Он помогает думать. Ему можно все рассказать — про радость, про горе. Он все понимает, только молчит. Вот и ты, когда вырастешь и приедешь в Варшаву, почаще его навещай.

Недалеко от моста Яна Собесского я повстречал нашего учителя плавания. Он сказал, что подпоручик Высоцкий в школе, но занят.

— Если хотите его повидать, заходите вечером в обывательскую ресурсу.

Высоцкий на свободе?! Но что он делает в ресурсе? Неужели танцует или играет? Не все ли равно! Я решил непременно заглянуть в ресурсу.

Мы с Эдвардом купили в оранжерее несколько роз для панны Ядвиги. Тщательно закутав их, вернулись на Вейскую

и… застали там Вацека! Я не видел его со дня окончания школы и удивлялся, почему он до сих пор не явился в шестой полк. Оказывается, теперь на нем был мундир четвертого линейного полка.

Вацек сидел у окна в салоне, а панна Ядвига стояла напротив; щеки ее были неестественно красны, а глаза странно блестели.

Почти бегом она бросилась к нам, и Эдвард как нельзя более кстати преподнес ей розы.

— Извините, — сказала она мне и Вацеку. — Я покину вас, чтобы поставить в воду подарок пана Эдварда.

Эдвард пожелал ее сопровождать, и они удалились.

— Почему ты в Варшаве? — спросил Вацек развязно.

— Так пришлось.

Не хотелось мне с ним говорить о своем горе.

— За какие заслуги ты переведен к чвартакам?[28] — в свою очередь спросил я.

Цесаревич любил четвертый полк, и попасть туда было трудно. Этот полк пользовался привилегией всегда находиться в Варшаве.