Дубовый листок

Пани Скавроньская, смахнув слезы, повернулась ко мне:

— Здесь все так же, как было при нем. За этим столом он занимался, на этой софе отдыхал, а в кресле, сидя у окна, читал или просто размышлял. А тут его друзья… — Пани Скавроньская распахнула шкаф, битком набитый книгами. — Мы часто проводим здесь время. Иной раз кажется, Владислав уехал и скоро вернется… В тот роковой день, уходя на парад, он был особенно нежен…

Голос пани Скавроньской дрогнул. Панна Ядвига обняла ее:

— Мамуся, я вас прошу… не надо об этом…

— Хорошо, хорошо, не буду. Мы, пан Михал, никого здесь не принимаем, но вы — его друг… Это наш пантеон, где мы поддерживаем самый горячий — белый костер из его любимых цветов.

В комнате царила мирная тишина. Городские звуки почти не были слышны. Оба окна выходили в сад с вековыми липами.

Внимание мое привлек стоявший подле вазы небольшой портрет девушки в офицерском мундире. Ее лицо, хотя и далекое от классической красоты, было прекрасным. Короткие вьющиеся волосы… В бархатных глазах ум и решимость. Маленькая энергичная рука покоится на эфесе.

— Это Эмилия Плятер, — сказала пани Скавроньская. — Необыкновенная девушка. Изучает математику, стратегию, тактику, географию. Превосходно владеет саблей и пистолетами. Ее идеал — Жанна д’Арк, которую кое-кто старается представить полоумной… Эмилия Плятер закаляет себя для будущих походов.

— Да, это необыкновенно, — согласился я. — Плятеры, кажется, графский род… Девушки из знатных семей как будто больше всего интересуются танцами и нарядами…

— Эмилия Плятер очень бедна. Ее взяла на воспитание тетка, — объяснила пани Скавроньская.

— Какое же отношение она имеет к вашему дому?

— Это первая любовь Владислава… А Ядвига тоже фехтует и стреляет. На этом настаивал Владислав. Но пусть она сама расскажет.

— Рассказывать нечего, — отозвалась панна Ядвига. — Я еще не достигла совершенства, а теперь упражняться не с кем.

— Если панне угодно, — сказал я, — эти занятия можно продолжить. В школе говорят, что я неплохой стрелок и фехтовальщик.

— Я буду очень рада, — просто ответила панна Ядвига.

….Каждое воскресенье после парадировки я спешил на Вейскую улицу, где без меня не садились завтракать. Мы фехтовали, читали, беседовали и ходили вместе с пани Скавроньской гулять.

А в будни почти каждый день я встречался с панной Ядвигой у старой оранжереи, и мы отправлялись в Лазенковский парк.

Разумеется, я познакомил панну Ядвигу с моим каменным другом. Она, как и я, находила, что это не простое изваяние, видела, как меняются настроения сатира, и постоянно задабривала

 его цветами или красивыми листьями. Сколько чудных часов мы провели с панной в его обществе!

В те времена излюбленным местом прогулок высшего света был сад графа Красиньского. За этим садом образцово ухаживали, садили там роскошные цветы.

По вечерам он был всегда иллюминован и публику услаждал оркестр.

А мы не любили ходить туда. Для воскресных прогулок мы избрали Саксонский сад. Это был очень старый уголок Варшавы. Его заложил в начале восемнадцатого века на месте монастыря

саксонский курфюст Август Сильный. Сад этот был населен мифологическими и аллегорическими статуями. Вековые липы росли там как вздумается, а вместо оркестра пели соловьи.

В Саксонском саду я выслушал от пани Скавроньской немало историй. Пани много читала, хорошо знала прошлое Польши и умела увлекательно рассказывать.

Как-то мы сидели втроем недалеко от фонтана, сыпавшего алмазные брызги, и пани Скавроньская рассказывала историю Анны Ожельской — дочери Яна Собесского и француженки Генриетты.

— У короля было любвеобильное сердце. Француженка Генриетта, дочь простого виноторговца, прискучила Яну Собесскому скорее других. Она умерла в жестокой нищете, оставив на произвол судьбы маленькую Анну. О том, что у него есть дочь, король даже не знал!.. Граф Рутовский тоже один из побочных…

Пани Скавроньская внезапно замолкла, глядя в аллею. Приближалась высокая женщина в черном платье. Это была странная женщина. Чем-то она напоминала монахиню.

— Мамуся, это, кажется, панна Фредерика.

Пани Скавроньская кивнула и приложила палец к губам.

Женщина медленно подошла к фонтану и некоторое время стояла, как статуя, на фоне его переливавшихся всеми цветами радуги струй, потом, улыбнувшись, подставила руку под брызги, отряхнула их и так же размеренно двинулась к нашей скамейке.

— Здравствуйте, панна Фредерика, — сказала пани Скавроньская.

Женщина остановилась и оглядела нас. У нее было матовое, еще нестарое лицо, пышные темные волосы с широкими седыми прядями на висках и темные глубокие глаза.

Она молча нам поклонилась.

— Как ваше здоровье? — спросила пани Скавроньская участливо.

— Здоровье? — переспросила женщина, как бы очнувшись от глубокой задумчивости. — Спасибо. Здоровье мое хорошо. — Внезапно она оживилась: — Сегодня мне снился Валериан! Говорят, мертвые снятся перед переменой погоды, а сегодня так же ясно, как и вчера… — и, наклонившись к пани Скавроньской, она вполголоса добавила — Говорят, Валериан в Варшаве. Вы ничего не слышали?