Дубовый листок

С раннего утра двенадцать тысяч стояли на берегу развернутым строем, расставив ноги циркулем и наклонившись против ветра, как деревья в окрестностях Геленджика. Полковые знамена лежали перед нами плашмя, а на них сидело по паре рядовых. Все напряженно смотрели в море. В стороне возвышался царский шатер, поминутно вздрагивавший от ветра. День и ночь его держали сорок казаков.

Царская эскадра показалась на горизонте часа через два. Вскоре от нее отделился баркас с желтым штандартом и, борясь с волнами, взял курс к нашему берегу.

Под гром орудий и раскаты «ура» император со свитой, окруженный казаками, сошел на берег, и его повели в шатер. Через полчаса он вышел оттуда, и началось представление офицеров. Полковник Кашутин разговаривал с ним одним из первых. Должно быть, император спрашивал его о ранах, Кашутин показывал на грудь, плечи и ноги. Больше нам ничего не удалось рассмотреть. Потом нас распустили, предупредив, что смотр назначен на завтрашний полдень.

Я вспомнил просьбу Максима Луценко — рассказать, как прибыл император, и пошел в Геленджик

Луценко был очень плох, лежал в тяжелой дремоте. Я сел к нему на койку и тихонько окликнул. Он не сразу открыл глаза, болезненно улыбнулся и сипло спросил, прибыл ли государь.

— Прибыл. Я пришел рассказать, как мы его встречали.

Максим слушал почти все время с закрытыми глазами.

— Хорошо, — прошептал он, когда я кончил рассказ. — Хорошо рассказали… Я словно сам не берегу побывал…

Он снова закрыл глаза, а я встал, намереваясь уйти, но в этот момент в палату вошел Николай.

Лекарь, сопровождавший его, подбежал к Луценко.

— Здесь, ваше императорское величество!

Николай сел на кровать Максима и положил ему руку на лоб. Максим открыл глаза, и я сразу понял, что он им не поверил. Протянул руку, дотронулся до Николая, и вдруг засиял. Пытался подняться, но Николай положил ему руку на грудь и сказал:

— Не трудись, Максим. Я пришел тебя поблагодарить за верную службу России.

Вынув из коробочки орден Георгия, император положил его Максиму на грудь, и грудь поднялась высоко-высоко. Максим заплакал, как малый ребенок, схватил руку

Николая и поцеловал, и сам Николай поцеловал Максима в лоб. На лице у Николая при этом появилась ласка, но и камень заплакал бы, глядя на радость Луценко.

— Поправляйся, Максим! — сказал император и перешел к другой койке.

Я рассказал об этой сцене штабс-капитану Воробьеву. Прослезился и он.

— Может быть, Луценко начнет поправляться. Что непосильно врачам, может совершить слово обожаемого человека…

А Горегляд сказал по-другому:

— Теперь Луценко будет легко умирать — исполнилось его самое большое желание. А ты, Михал, как думаешь?

— Бедные, бедные наши солдаты! Как скудно их счастье. И как трудно таким, как Луценко, понять, что их бог вовсе не бог.

Луценко под утро отправился на смотр к пану богу. Хоронившие его говорили, что он в гробу улыбался.

…Ветер не унимался. Император шел по фронту вместе с наследником, и обоих казаки держали под руки, чтобы, не дай бог, государь с сыном не опрокинулись, как давеча его превосходительство генерал-лейтенант. Левой рукой Николай поддерживал фуражку и, улыбаясь, говорил что-то войску, но слова уносил ветер. Уже ближе к нам император снова остановился и, взяв за плечи наследника, выдвинул перед собой.

— Вот, братцы, привез показать вам своего сына. Хочу, чтобы вы его полюбили и служили, как мне.

— Ур-ра! Рады стараться! — прокатилось по берегу.

Я видел наследника в 1829 году в Варшаве, когда он одиннадцатилетним мальчиком участвовал в параде во главе конных стрелков. С тех пор прошло восемь лет! Теперь перед нами стоял юноша…

«Каков-то ты? — думал я, глядя на его свежее, миловидное лицо. — Яблоко от яблони недалеко падает… Наверное, тебя уже начинили теми же самыми правилами управления народом…»

Вдруг император обернулся в геленджикскую сторону и нахмурился. Там поднимался столб черного дыма.

— Пожар! — пронеслось по рядам.

Император что-то сказал Вельяминову, и тот помчался в Геленджик. Николай ушел в шатер, а нас распустили.

Я сел под деревом и смотрел, как ветер разбивал дымовой столб. Кто-то еще подошел к дереву. Я обернулся и обмер. Это был император. Он не заметил меня, замахал рукой в сторону лагерей и крикнул:

— Солдаты! Дети! Ко мне! Кто в чем есть!

Солдаты посыпались из палаток, и я не успел опомниться, как был окружен ими. Унтер Конон Забуга. в одном белье, забежал сзади и взобрался на дерево над самым императором. Это было очень смешно, но никто не обратил на чудака внимания. Все смотрели только на одного — богочеловека! Я и сам жадно смотрел. Он сильно постарел, но был так же красив. В глазах у него мелькали теплые искры… Улыбался… Почему бы не улыбаться? Он был уверен, что здесь его обожают.

— А кто из вас Конон Забуга? — спросил Николай.

Конон камнем свалился с дерева и вытянулся перед императором. Такой, как есть, — в кальсонах и нижней рубашке, не скрывавшей волосатую грудь, он приложил руку

к обнаженной голове и с обожанием в глазах отрапортовал:

— Унтер Конон Забуга — я, ваше императорское величество!