Дубовый листок

Пригрозив пленникам, что при малейшей попытке к бегству уложим их спать вечным сном, мы отправились к начальнику караула.

— Вот это наш бывший навагинец, — сказал я, указывая на ксендза.

— Не знаю вас, господин унтер, — жалобно отвечал Залагодзский. — В первый раз вижу…

— Полно врать! — прикрикнул начальник караула. — И я тебя помню!

На другой день меня сделали старшим унтером в роте. Штабс-капитан Воробьев сообщил, что у европейца, который оказался англичанином, нашли планы Абина, Николаевского и Александровского укреплений, хотя англичанин и уверял, что исследует кавказские руды. Может быть, это был новый помощник лейтенанта Иддо?

— Видно, опять будут переговоры с английским правительством. А ксендза, как только спустимся к морю, отправят в арестантские роты.

Здесь же, на Пшаде, к нам в роту вернулся Анисим Савченко. Услышав его очередную брань, я использовал свое новое положение.

— Унтер Савченко! Ты хорошо знаешь воинский устав. Как там написано насчет матерной ругани?

— Никак, господин Наленч.

— Так вот: я запрещаю тебе делать дополнения к воинским командам. Понял? Можешь идти.

Савченко взял налево кругом.

К троице Пшадское укрепление было готово. Впервые эти горы услышали русский парад. Назвав укрепление Троицким, мы оставили там гарнизон и рабочих для окончания мелких работ и ушли.

Чем дальше мы углублялись в горы, тем они становились угрюмей и величавей. Шапсуги, населявшие их, все неистовее бросались на нас. Мы теряли все больше и больше людей. Подъемы и спуски, подъемы и спуски… Камни, ямы, колючки, десятки трупов и нестерпимый зной. Как сейчас вижу майора Штейбена, раненного в обе ноги. Солдаты несли его на шинелях. Шесть лошадей и пятьдесят человек, обливаясь потом и кровью, спотыкаясь на каждом шагу, тащили на гору пушку. Два солдатика вели раненого товарища. Один из них споткнулся, и все втроем покатились в пропасть.

Наконец-то мы взяли последний гребень и оттуда не сошли, а скатились в ущелье Текос. Ноги уже не слушались. Солдаты падали от усталости. Набрел я на моего старого приятеля Петрова. Приказал встать.

— Оставьте, господин Наленч… Не могу…

— Встать, говорю! Знаешь, что приказал Вельяминов? Всех, кто не хочет идти, пристреливать…

— Стреляйте…

— Ну прошу тебя, встань! А генералу, думаешь, легко? У него ноги больные, а вот же идет!

Петров приподнялся, схватив мою руку, и встал.

— Вот то-то!

Но он не мог сделать и шагу. Какими глазами он смотрел на меня! Я понял: стыдно требовать невозможного. Взял его на спину, спустился в ущелье, положил на берегу потока, обрызгал ему голову, и он начал приходить в себя. Я сам еле стоял. Лег рядом и опустил губы в поток. Пил и пил, закрыв глаза, не имея сил оторваться. Штабс-капитан Воробьев взял меня за плечо:

— Что с тобой, Наленч? Ты можешь захлебнуться или лопнуть!

Глава 53

Пятые сутки мы шли по глубокой долине Текоса. Бок о бок с нами бежал холодный бурлящий поток. Зато сухари у нас кончились. Уходя из Пшада, мы имели трехдневный запас.

Как и все, я подтягивал туже ремень, но. как ни подтягивай, голод давал себя знать. Штабс-капитан Воробьев тоже был голоден. Он лежал во время привала под кустом и жевал какую-то траву. К нему подошел вестовой Вельяминова и доложил, что генерал приглашает обедать.

— Я обедал, — отвечал Воробьев.

Некоторое время спустя появился ротный:

— Владимир Александрович, пошли к Вельяминову.

— Обедал.

— Полно выдумывать! Я знаю, как вы обедали!

— Ну и что же? — угрюмо ответил Воробьев. — Я не могу есть, когда мои солдаты голодны.

Ротный помолчал.

— Конечно, я вас понимаю… Но Алексей Александрович говорит, что без офицеров он есть не будет.

— Вот и ступайте к нему.

Рядовой Кузьмин вытряс из мешка горсть сухарных крошек и половину принес штабс-капитану:

— Разрешите, ваше благородие… у вас хлеба нет, а у меня есть. На двоих хватит. Только уж не серчайте, что голыми руками принес.

Воробьев стал пунцовым. Перевернулся и сел.

— Спасибо тебе, Кузьмин. Большое спасибо. Я ел, честное слово!

Покраснел вдруг и Кузьмин.

— А то, может, не побрезгуете. Я, как говорится, от сердца.

— Нет-нет! Я, конечно, не брезгую, Кузьмин… А ты ешь… Ешь, говорю… Правда, я ел!

Кузьмин вздохнул, покачал головой и пошел к себе, слегка наклонившись над крошками.

— Что за штука русский солдат? Ведь у самого-то ничего нет, сам изнемог, а пришел поделиться последним, — сказал Воробьев задумчиво.

Мне тоже пришлось покраснеть. Кто мог бы подумать— унтер Савченко принес мне целый сухарь!

— Господину старшему унтеру, — сказал он.

— Спасибо, Савченко, не хочу. Сыт.

— Полно, господин Наленч. Не серчайте уж на меня.

— С чего ты взял? Я давно на тебя не серчаю. За что мне серчать? Ты уже никого не бьешь по мордасам и не ругаешься.

— А ежели не серчаете, возьмите сухарь. Небольшой он, а все червячка маленько заморит.

Я удивился мягкому выражению его лица. Право же,

передо мной стоял совсем другой, новорожденный Савченко.

— А ежели не серчаете, возьмите сухарь! — повторил он.

Я взял, и когда Савченко ушел, поднес половину Воробьеву.

Он замотал было головой, но… махнул рукой и взял.

— Что сделалось с Савченко?