Дубовый листок

Это было приятно слышать, но обольщаться рановато. Ходатайство — ведь только небольшая часть сложного дела. Одним мановением руки какого-нибудь высокого начальника оно может быть уничтожено. Особенно грустная слава шла по Кубани о наказном атамане Завадовском. Рассказывали, что он постоянно вычеркивал не меньше трети фамилий из наградных списков, и чтобы его никто не мог упрекнуть в пристрастии, тыкал пальцем в список, закрыв глаза и приговаривая: «Везе — не везе». Почему он не мог ткнуть в меня или в Горегляда?! Также такие «везе не везе» могли оказаться и в Ставрополе и выше. Кроме того, я и Горегляд — поляки.

…Важного черкеса быстро обработали. Он подписал клятву, что не будет нападать на русских, получил хорошие подарки и поехал в родной аул.

Уже где-то в конце пребывания на Атакуафе появились в нашем лагере приехавшие с попутным транспортом два жандармских офицера — капитан и полковник. Давно не видел я таких голубых пташек. Туда, где люди грудью идут на смерть, они не очень-то залетают. Их арена — застенки.

Мы только что вернулись с фуражировки, начали разгружать дрова. Подходит ко мне унтер Сердюк и говорит — вызывает ротный. Я удивился, что за экстренный случай, когда ротному понадобился рядовой. Пришел, встал на пороге палатки. Рапортую.

— Заходи, рядовой Наленч, — дружелюбно говорит ротный.

Захожу в палатку, присматриваюсь: с ротным сидят поручик Воробьев и голубой полковник. Как гусак, поднял голову и только что не шипит. Засосало у меня сразу под ложечкой. Проснулась старинная привычка — приобрел в тюрьме: от одного вида жандарма со мной такое делалось. Но стою — держусь прямо.

— Это рядовой Наленч, — говорит ротный жандарму

и встает: — Вы меня извините, я на минутку. Нужно от дать одно срочное распоряжение.

— Может быть, я передам? Зачем вам беспокоиться! — предложил Воробьев, вскочив.

— Нет-нет! Я должен сам, а вы посидите. — И юрк из палатки.

Слишком уж ясно было, что ротный не хочет слушать допрос.

Стало обидно, что он своего солдата оставил на съедение жандармской собаке. И «спасибо» Вельяминова, видно, ничего не значит.

У Воробьева глаза бегают туда-сюда. И он рад бы уйти, да нельзя.

— Ты, рядовой Наленч, книжки читаешь? — спрашивает полковник.

— Когда же читать? Времени для этого не бывает. Да и откуда книжки? Кроме устава, я за четыре года ничего

не читал.

— А политикой интересуешься?

— Что приказал командир — исполняю. Вот и вся солдатская политика.

— Д-да… — полковник сверлит меня глазами. — Ты. говорят, с Бестужевым подружился, часто с ним время проводишь, хоть он и не в твоем полку.

Меня бросило в жар.

— Бываю, ваше высокоблагородие, но редко. Времени нет.

— Что же ты в нем нашел?

— Редкие качества, ваше высокоблагородие. Ум и большое сердце.

Полковник поморщился. Воробьев вытаращил на меня глаза.

— Ну что он умный, это, пожалуй, и так. А какое может быть сердце у преступника?

— Про преступника, ваше высокоблагородие, я не знаю.

— Вот ты, говорят, на хорошем счету… А знаешь ли ты пословицу: «С кем поведешься, от того и наберешься»?.

— Есмь поляком, ваше высокоблагородие. Российских пословиц не изучал. А ежели Бестужев в армию допущен и по воле ходит, значит, дозволено всякому рядовому с ним словом перемолвиться и братцем положено его величать, я так разумею.

— Научить он тебя может чему-нибудь, понимаешь? Ты молодой.

— Очень даже может, ваше высокоблагородие. Рядовой Бестужев очень образованный человек, сам вирши пишет, черкесский язык понимает, не только французский, английский и польский. Его про что ни спросишь, все-то он знает, и не то что больших людей, но всякого жука, травинку и даже камни по именам называет и все умеет. Поискать надо такого человека не только на Кавказе, но, думаю, и в целой России.

Полковник опять поморщился:

— Т-так… Ну, а молодые офицеры его часто навещают?

— Не могу знать. Вы сами изволили сказать — мы в разных полках. Вижусь я с рядовым Бестужевым только на биваках.

— Т-так… Советую все же тебе поменьше якшаться с такими, как Бестужев, иначе не скоро доберешься ты до офицера… А если что заметишь за ним, сейчас же доложи командиру…

— Так точно! Я и сейчас доложу… Два раза кровь горлом шла у Бестужева, сам видел…

— Да я не про то! — полковник махнул на меня. — На это есть лазарет. Я насчет поведения.

Я стоял и думал: «А не дать ли ему сейчас в морду? Мне все равно пропадать!» И до чего же чесались руки! Но я вспомнил покойного отца, которому давал слово терпеть до последней возможности.

— Можешь идти. Второй раз тебе говорю! Задремал ты, что ли? — недовольно сказал полковник.

Я взял налево кругом, взглянул на Воробьева. Тот был красен, точно рак.

Не помню, как я добежал до своей палатки. Откинул полу и… шарахнулся. В глубине, где было мое место, стояли унтер Сердюк, фельдфебель и жандармский капитан. Последний копошился в моем ранце.

— A-а… Это ты, Наленч?.. — сказал Сердюк, когда я подошел. — А мы тут без тебя…

Капитан поспешно вытряхнул из ранца оставшиеся вещи, не глядя на меня, направился к выходу.

— Убирай вещи в ранец, Наленч, — сказал фельдфебель, почему-то потрепав меня по плечу.