Дозоры

Шум в холле возобновился. Ведьмы сновали туда-сюда, кто-то, входя, садился у бара прямо в лыжных костюмах и ботинках, попивая горячее вино, кто-то уходил в номера. Умеют же ведьмы устраивать свои шабаши!

— Все занято, все-все собрались, — бормотала Вальдфогель, ведя нас к лифту. — Уж не обессудьте, я вам простой номер забронировала, ну так вам же не ночевать, только в порядок себя привести… Прокатились хорошо? Как снежок?

— Спасибо, получили огромное удовольствие, — ответил я.

— Вот и славно, вот и славно… Вы чаще приезжайте к нам кататься, тут хорошее место, а гору я попросила, она вас запомнила — не разобьетесь, не сломаетесь, если уж совсем глупить не станете, конечно…

Что в ее словах было ведьмовской похвальбой, на которую все они мастерицы, а что правдой? Могла ли ведьма «попросить гору»? А если да — то что имеется в виду? Я не стал расспрашивать.

Мы поднялись на лифте. Вальдфогель открыла дверь ближайшего к лифту номера (я как-то опытным путем установил, что это, как правило, самые маленькие и неказистые номера, которые получают одинокие непритязательные коммивояжеры и курящие путешественники с внешностью алкоголиков, которые с большой вероятностью будут среди ночи ломиться на улицу). Но нам действительно тут не ночевать.

В номере было тесно, но чисто и аккуратно. На кровати, слишком широкой для односпальной и слишком узкой для двуспальной, лежали великолепный мужской костюм из темно-синей шерсти, белая сорочка, галстук, носки, трусы и модельные туфли.

Рядом лежало длинное черное платье, к моему удивлению, выглядящее слегка поношенным, черные колготки, черные трусики с черным лифчиком и черные туфли.

Надя возмущенно повернулась к ведьме.

— Простите, фройляйн, — невозмутимо сказала та. — Я не хотела вас смутить. Но вы все-таки с отцом, а не с молодым человеком, и вряд ли вашего отца так шокирует вид ваших трусиков.

Надя вспыхнула, сгребла одежду и исчезла за дверью ванной комнаты.

— Ах, дети… — вздохнула Вальдфогель. — Но я ничего не могу поделать. Девушка, впервые посещающая шабаш, обязана одеться в классическом стиле. Все черное. Некоторые полагают, что белье может быть белым, но я считаю это недопустимой вольностью. Вначале начинают сморкаться в бумажные салфетки, потом не бреют волосы под мышками, заканчивают белым бельем под черное платье — и вот, полюбуйтесь, рушатся государства, падают нравы, сирот отдают на воспитание содомитам, а в церквах устраивают выставки.

— Какая вы неполиткорректная, фрау, — сказал я, стягивая тяжелые ботинки и начиная расстегивать комбинезон.

— Да, я такая, — вздохнула ведьма. — Киндер, Кюхе, Кирхе — как говорят в Германии. Здоровое общество начинается со здоровой семьи и хорошего вкуса! Вам помочь, герр Антон?

— Справлюсь, — стягивая комбинезон, сказал я. — Вы не будете против, если я не стану мыться, а просто оботрусь вот этим покрывалом и надену чистое?

— Не стану, — сказала ведьма. — Запах мужского пота — лучший аромат для женщины. Вы не будете стесняться переодеться при мне?

— Ничуть, — ответил я, скидывая пропотевшее белье.

— Как жаль. — Этта вздохнула. — Я обожаю свое ремесло, мне нравится быть ведьмой, и я хорошая ведьма, поверьте, Антон. Но как же обидно, что наша внешность так… неприятна.

— Этого ведь никто не видит, — сказал я, быстро одеваясь. — И на здоровье вроде как не влияет.

— Я-то сама вижу, — пожаловалась ведьма. — Вы видите.

— Ой, да ладно, нашли проблему! — махнул я рукой. — На Иных свет клином не сошелся. Можно подумать, мы такие мачо, что без нас и мужиков-то на свете нет…

— Галстук повязать? — поинтересовалась Этта. — Мужчины никогда не умеют завязывать галстук.

Я кивнул, протягивая ей галстук — темно-синий, в тон костюма шелк с вышитыми на нем золотистыми звездами.

— Всем мужьям завязывала, — бормотала Этта, прикидывая галстук к моей шее, хмуро оглядывая его, прикладывая к пиджаку. — И Гансу, пусть ему спится хорошо, и Вольфгангу, и Альфреду, знать его не желаю, и Отто, и Конраду, и Людвигу, и Базилю… а он, кстати, из ваших был, из русских… И еще Антонио и Хорсту…

— Сколько ж у вас мужей было? — спросил я.

— Да под сотню… — Этта махнула рукой. — Не думай, Городецкий, я их не всех хоронила, обычно поживем годка два-три, как-то и мне становится скучновато, и мужиков на подвиги тянет, а я этого не люблю… Вот и разводилась или просто уезжала… Только с Гансом всю жизнь прожили, и с Альфредом, будь он неладен, и с Людвигом…

Дверь ванной отворилась, вышла Надя. Слегка смущенная.

— Как я?

Я придирчиво осмотрел дочь. С удивлением сказал:

— Ты знаешь, а неплохо. Платье как по тебе шили… хотя мне кажется, оно не новое.

Этта захихикала.

— Угадал! Оно не новое, в нем уже три века девушки на первый шабаш ходят. Но под фройляйн Надю его подгоняли, весь день портной работал…

— Ты тоже великолепно выглядишь, папа, — сказала Надя. — Тебе надо носить костюм и галстук. Это так… очаровательно старомодно.

— Спасибо, родная, — кивнул я. — Ты умеешь создать отцу бодрое настроение. Фрау Вальдфогель, как у нас со временем?