Досужие размышления досужего человека

В мои ранние журналистские годы знавал я одного старого француза, давно осевшего в Англии. Когда-то он поведал мне свою теорию о будущем человечества. Ныне я склонен отнестись к ней с большим вниманием, чем отнесся тогда.

Этому проворному быстроглазому человечку рай представлялся не праздной страной лотофагов. Мы строим рай на камнях наших желаний: рыжебородому скандинаву – поверженного врага и чашу; искушенному греку – рощу оживших статуй; индейцу – богатые дичью охотничьи угодья; турку – гарем; иудею – новый Иерусалим с мостовыми, мощенными золотом; остальным – все, на что способно их воображение.

В детстве мало что наводило на меня больший страх, чем картины райского блаженства, живописуемые близкими, – несомненно, из лучших побуждений. Мне внушали, что если я стану послушным и опрятным и не буду дразнить кошку, то после смерти попаду туда, где мне предстоит вечно пребывать в праздности, распевая гимны. (Нашли чем прельстить здорового подвижного ребенка!) В раю нет ни завтраков, ни обедов, ни полдников, ни ужинов. Впрочем, одна пожилая дама утешила меня, намекнув, что порой однообразие будет нарушено небольшой порцией манны, однако робкие предложения о замене манны на пончики или коржики были с негодованием отвергнуты. Школ там нет, однако это не компенсирует отсутствия крикета и лапты. А перила небесных лестниц не предназначены для того, чтобы по ним съезжать. Единственным занятием, которым мне предлагалось отдавать свои досуги, было пение.

– С самого утра? – уточнял я.

– Там нет утра, – отвечали мне, – как нет ни вечера, ни ночи – один бесконечный день.

– И я буду петь, не закрывая рта?

– От счастья звуки сами будут рваться у тебя из груди.

– А если я устану?

– Ты никогда не устанешь. В раю не хочется ни спать, ни есть, ни пить.

– И так без конца?

– Вечно и неизменно.

– А через миллион лет?

– И через миллион, и еще через миллион, и еще – блаженству никогда не прерваться!

Я до сих пор с содроганием вспоминаю о ночах без сна, проведенных в размышлениях о бесконечном блаженстве, от которого нет спасения.

Мы, взрослые, не привыкшие задумываться о смысле своих речей, напрасно мучаем детей разговорами на отвлеченные темы. Слова «вечность», «ад», «рай» давно утратили для нас первоначальный смысл. Мы бормочем их, словно заученный урок, гордые сознанием собственной греховности. Но для ребенка, любознательного странника в большом мире, они пугающе реальны. Попробуй, читатель, выйди ночью под звезды и попытайся представить себе вечность, – наутро же тебя увезут в сумасшедший дом.

Воззрения моего французского друга на загробную жизнь отличались от привычных догм. Он верил, что человечеству уготовано бесконечное развитие, что когда-нибудь мы оставим старые планеты и отправимся осваивать новые, более совершенные миры.

Подобное путешествие потребует качеств, которыми не обладает ни один из нас в отдельности, горячился мой приятель, однако если соединить несколько самостоятельных личностей в одну, мы получим создание, способное существовать на ином уровне развития.

Человек, рассуждал француз, есть скопище живых тварей.

«И в вас, – говорил он, тыча пальцем мне в грудь, – и во мне живут обезьяна, тигр, свинья, хлопотливая несушка, бойцовый петух и трудолюбивый муравей. Так и в человеке будущего сплетены лучшие качества разных индивидуумов – храбрость одного, рассудительность другого, доброта третьего.

Возьмем городского жителя, скажем, лорд-мэра, добавим чуть-чуть поэтического воображения Суинберна и немного религиозного рвения генерала Бута [19] . И вот он, наш человек будущего!

Гарибальди и Бисмарк образуют отличную смесь, которой, возможно, не помешает капелька Ибсена. Ирландский политик отлично сочетается с шотландским священником, оксфордский профессор – с сочинительницей дамских романов. Какой превосходный образчик нового человека выйдет из графа Толстого, любителя хористок и юмориста – взять хоть вас! А если рассуждать о совсем уж далеком будущем, то почему бы не задуматься о гибриде королевы Елизаветы и Уиды [20] ?»

Несмотря на фантастичность идеи, слушателей захватил пыл француза. И даже теперь, любуясь огнями набережной с моста Ватерлоо по пути со службы, я ловлю себя на мысли, что его теория вовсе не кажется мне чересчур эксцентрической.

Неужели, прекрасная читательница, ты никогда не задумывалась о том, какой образцовый муж вышел бы из Тома, если бы к нему прибавить Гарри и Дика? Том добродушен и весел, но вряд ли станет твоей опорой в час испытаний. Нет, только в объятиях степенного Гарри ты обретешь поддержку в годину бедствий. Он, возможно, самый настоящий, лучший из всех троих – верный, надежный и честный. Как жаль, что Гарри зауряден и начисто лишен честолюбия. Твои подружки, не подозревающие о его истинных достоинствах, едва ли станут тебе завидовать, а это нестерпимо! С другой стороны, Дик умен и талантлив. Его ждет успех, и когда-нибудь женщине, носящей его имя, будет чем гордиться. Если бы только он не был так занят собой, так эгоистичен!