Достоевский in love

Федор всегда радовался Рождеству и в этом году настоял на установке высокой пушистой ели, которую с любовью украсил, забираясь на стул, чтобы приделать последние свечи и звезду на макушку. На елке сколько огней, сколько золотых бумажек и яблоков, а кругом тут же куколки, маленькие лошадки[476]. В канун праздника он ликующе раздал подарки. Люба получила куклу и маленький чайный сервиз, Федя – трубу и барабан. А затем – гвоздь программы: игрушечные лошадки и санки. Счастливые дети устроились в санках, а Федор принялся трясти их для пущего реализма. Маленький Федя схватил поводья и стал понукать лошадей, а потом и хлестать их поводьями, как делали на его глазах крестьяне. Тем вечером, когда Анна уже засыпала, а Федор читал в кровати, они услышали крики сына. Федор бросился к нему и нашел мальчика не спящим – тот был так очарован санками, что ужасно расстроился, когда его жестоко вырвали из сказки. Итак, остальная семья отправилась спать, а Федор остался следить за сыном в детской. Слезы высохли, и малыш радостно хохотал, быстрее ветра мчась в своем воображении по заснеженной реке, пока наконец около пяти утра не стал заваливаться набок, и его можно было уложить. Федор был измотан, но не сердился; великое обещание детей в том, что твои муки будут искуплены их счастьем.

22 января 1873-го Достоевские объявили в газете о первом полном издании «Бесов». Вскоре из разных книжных магазинов начали прибывать курьеры, чтобы выкупить 10, 20 или даже больше копий из громоздившихся по квартире стопок. Некоторые, увидев хрупкую домохозяйку, не достигшую и 30 лет, пытались торговаться. Но Анна стояла на своем, а при необходимости закрывала перед ними дверь. Другие пытались вызвать Федора, надеясь на более мягкие переговоры, но узнавали, что тот спит и им придется договариваться с Анной. Вскоре пришел кто-то, запросивший сразу 300 копий.

Начали появляться и отзывы. Либеральный консенсус сошелся в том, что Достоевский использовал свою повествовательную мощь, чтобы способствовать реакционному делу, охаяв всю молодежь скопом, тогда как та хотела изменить Россию к лучшему. Радикалы с предсказуемым ужасом отреагировали на то, что Достоевский работает теперь в архиконсервативном «Гражданине». В то же самое время, когда Федора рисовали злобным и могущественным врагом, те же журналы списывали его со счетов как больного, потерявшего последний разум. Среди зоилов выделялся Николай Михайловский, новый ведущий критик «Отечественных записок». Его замечания к «Бесам» были справедливы – как, к примеру, можно говорить о проблемах, терзающих общество, не упоминая капитализм, индустриализацию, фабрики, банки? – но прорывалось искреннее восхищение романом как литературным достижением. Михайловский представлял взгляды народников, нового движения, получившего название за свою веру в русский народ, что не так уж отличалось от некоторых идей самого Федора, десятилетием раньше заявлявшего, что образованному меньшинству стоит «вернуться к земле».

Прибыв в контору «Гражданина», Федор выложил свои основные правила: его необходимо слушаться без прекословий и сомнений, и каждая запятая должна быть на месте. Он порой проводил по часу или больше в тишине, раздумывая о корректуре статьи, пока молодая корректорша, Варвара Тимофеева, кротко ждала. С князем Мещерским оказалось невозможно работать. Тот подробно описал в печати один из частных разговоров с царем, не получив на то официального разрешения; доказывал, что необходимо «поставить точку» на всех реформах[477]; последней каплей стала попытка издать статью с предложением установить полицейское наблюдение над всеми студенческими общежитиями. У меня есть репутация литератора и сверх того – дети. Губить себя я не намерен. Кроме того, Ваша мысль глубоко противна моим убеждениям и возмущает мое сердце[478].