Достоевский in love

«Аня, ты имеешь полное право презирать меня, а стало быть, и подумать: „Он опять играть будет“… Не буду, не буду, не буду и тотчас приеду! Верь. Верь в последний раз и не раскаешься. Теперь буду работать для тебя и для Любочки, здоровья не щадя, увидишь, увидишь, всю жизнь, и достигну цели!.. Я как будто переродился весь нравственно (говорю это и тебе, и Богу)… Не думай, что я сумасшедший, Аня, ангел-хранитель мой! Надо мной великое дело совершилось, исчезла гнусная фантазия, мучившая меня почти 10 лет. Десять лет (или, лучше, с смерти брата, когда я был вдруг подавлен долгами) я все мечтал выиграть. Мечтал серьезно, страстно. Теперь же все кончено! Это был вполне последний раз![459]»

Подобные обещания он давал не единожды, но в этот раз было по-другому: он не столько хотел бросить, он потерял тягу к игре[460].

По возвращении он принялся за следующую часть «Бесов», и в июне 1871-го Катков прислал денег. Теперь у них были средства на возвращение в Россию. Их трехмесячное свадебное путешествие, которое растянулось в тошнотворное чистилище из долгов и странствий, после четырех лет наконец подходило к концу.

Они отправились забирать заложенные вещи. Почти не было сомнений, что Федора обыщут на границе и конфискуют все бумаги, поэтому Федор передал Анне все свои черновики за последние четыре года, чтобы она сожгла их в камине – «Идиота», «Вечного мужа», первую часть «Бесов». Но Анна не могла вынести мысли о сожжении записных книжек и отдала их матери, чтобы та пронесла их через границу осенью. Они приготовились вернуть пропавшие из юлианского календаря дни. В начале июля в Европе Анна жгла рукописи; в начале июля она уже будет дома в России.

Дорога из Дрездена заняла 68 часов. Федор всю дорогу развлекал Любу, играя с ней, на каждой станции выводя размять ноги на платформе, подкладывая ей вкусности и молоко. Как и ожидалось, на границе их одних остановили, и таможенные офицеры обыскали все их сумки и чемоданы, просмотрели все книги и рукописи. Они успели на поезд до Санкт-Петербурга исключительно из-за криков Любы, которые раздражали офицеров так сильно, что в итоге их пропустили. Так они вступили обратно в 7 июля 1871 года, на 12 дней в прошлое.

Еще 24 часа ехали по русской глубинке. После сотен верст одинаковых болот и лесов, изредка украшенных одинокими крестьянскими избами, внезапно и без предупреждения оказались в центре имперского города, с тянущими конки лошадьми, неровными мостовыми, широкими дорогами с громыхающими телегами, крестьянами в красных рубахах и тулупах, бородатыми извозчиками и золотым куполом Исаакиевского собора, возвышавшимся над всем этим. Поезд замедлил ход и затормозил, и впервые в этом десятилетии они ступили на землю Санкт-Петербурга. Я много прожил жизни в эти четыре года. Сильно жил, хотя и уединенно. Что Бог пошлет дальше – приму безропотно[461].

Они сняли две комнаты на третьем этаже дома номер 3 по Екатерингофскому проспекту, недалеко от Юсуповского сада. Воссоединились с семьей Михаила, которая, казалось, встала на ноги, и Пашей, только что, в апреле, женившимся на невысокой симпатичной девушке по имени Надежда. Из плохих новостей – он продал все редкие книги Федора, не исключая тех, на которых были автографы. Это было весьма огорчительно, но вполне в его духе. Но все же в целом это было счастливое время. Через восемь дней после прибытия Анна родила их первого сына, Федора, которого они звали Федей. Несмотря на все утраты, я люблю жизнь горячо, люблю жизнь для жизни и, серьезно, всё еще собираюсь начать мою жизнь. Мне скоро пятьдесят лет, а я всё еще никак не могу распознать, оканчиваю ли я мою жизнь или только лишь ее начинаю[462].

Глава 11 Гражданин 1872–1877