Достоевский in love

Тургенев теперь жил по соседству с любовью всей своей жизни, Полиной Виардо, и ее мужем Луисом, с которым был в хороших отношениях. Писательством он зарабатывал больше Федора; еще 5000 франков в год ему приносило поместье Спасское, расположенное недалеко от родового гнезда Толстых. Тургенев всегда был более известным, больше зарабатывал, имел больше связей. Во время приступов душевной щедрости Федор признавал, что и проза Тургенева была лучше. Но в полдень 10 июля, когда он навестил Тургенева, их зачастую продуктивное соперничество грозило перерасти в открытую враждебность.

Он был в какой-то домашней куцавеечке на вате, вроде как бы жакеточки, с перламутровыми пуговками, но слишком уж коротенькой, что вовсе и не шло к его довольно сытенькому брюшку и к плотно округленным частям начала его ног; но вкусы бывают различны. На коленях его был развернут до полу шерстяной клетчатый плед, хотя в комнате было тепло[381]. Но я помнил по бывшему уже опыту, что он лобызаться-то лезет, а сам подставляет щеку, и потому сделал на сей раз то же самое; обе щеки встретились. Он, не показывая виду, что заметил это, уселся на диван и с приятностию указал мне на кресло против себя[382].

Тургенев тут же принялся высоким голосом жаловаться на критику «Дыма». Возмущение читателей вызвала основная идея: если Россия внезапно исчезнет с лица земли – невелика потеря: мир продолжит существовать, как и прежде. Оказалось, что Россия почему-то не обрадовалась такому посылу, и Английский клуб в Москве даже начал собирать подписи, чтобы исключить его. Но Федор был не тем, кому стоило жаловаться. Непоколебимый патриот, он терпеть не мог либералов, оскорбляющих Россию во имя любви к ней. Нельзя же слушать такие ругательства на Россию от русского изменника, который бы мог быть полезен[383].

Федор взял томик в руки.

– Эту книгу надо сжечь рукой палача, – сказал он[384].

Тургенев с вызывающей скромностью осведомился о причинах и в ответ услышал целую обвинительную речь: автор ненавидит Россию, не верит в ее будущее. Тургенев действительно верил, что есть одна общая всем дорога и неминуемая – это цивилизация и что все попытки русизма и самостоятельности – свинство и глупость. Он упомянул, что пишет большую статью на всех русофилов и славянофилов.

– Для удобства вам бы стоило выписать из Парижа телескоп, – сказал ему Федор[385].

– Для чего? – спросил Тургенев.

– Отсюда далеко. Вы наведите на Россию телескоп и рассматривайте нас, а то, право, разглядеть трудно. – Тургенев покраснел от злости, а Федор продолжил с напускной наивностью: – А ведь я не ожидал, что все эти критики на вас и неуспех «Дыма» до такой степени раздражат вас; ей-богу, не стоит того, плюньте на всё.

– Да я вовсе не раздражен, что вы!

Федор сменил тему, и они заговорили о личных делах, но когда в разговоре всплыла тема Германии, Федор закусил удила и начал бранить немцев за мошенничество, плутовство и глупость, выражая сомнение в идее их цивилизационного превосходства над русскими.

Раскрасневшийся Тургенев побледнел.

– Говоря так, вы меня лично обижаете. Знайте, что я здесь поселился окончательно, что я сам считаю себя за немца, а не за русского, и горжусь этим!

– Хоть я читал «Дым» и говорил с вами теперь целый час, но все-таки я никак не мог ожидать, что вы это скажете, а потому извините, что я вас оскорбил.

Прощание вышло нарочито вежливым. Я дал себе слово более к Тургеневу ни ногой никогда[386]. Согласно правилам вежливости, Тургенев предложил Федору нанести ответный визит, и Федор уточнил, что не сможет принимать гостей до полудня. Тургенев оставил свою карточку на следующий день в десять утра.