Достоевский in love

– Не красавица, конечно, но очень недурна. – Сердце Анны дрогнуло: ей подумалось, что Федор иносказательно говорит ей о своей любви к Анне Корвин-Круковской. – Я люблю ее лицо, – добавил Федор. Возможно, чувствуя, что терпение ее подходит к концу, Федор быстро описал конфликт: чем больше герой видел Анну, тем сильней было его убеждение, что с ней он сможет наконец найти счастье. И все же что мог старый больной мужчина, отягощенный долгами, дать ей, молодой, здоровой, радостной девушке? Не будет ли это чудовищной жертвой для нее, не пожалеет ли она после? Не будет ли психологической неверностью со стороны писателя, если она полюбит главного героя?

Анна заговорила с уверенностью:

– Если ваша Аня не пустая кокетка, а обладает хорошим, отзывчивым сердцем, почему бы ей не полюбить вашего художника? Что в том, что он болен и беден? Неужели же любить можно лишь за внешность да за богатство? И в чем тут жертва с ее стороны? Если она его любит, то и сама будет счастлива, и раскаиваться ей никогда не придется!

– И вы серьезно верите, что она могла бы полюбить его искренно и на всю жизнь? – спросил он.

Он помолчал, как бы колеблясь.

Нет ничего в мире труднее прямодушия[355].

– Поставьте себя на минуту на ее место, – сказал он дрожащим голосом. – Представьте, что этот художник – я, что я признался вам в любви и просил быть моей женой. Скажите, что вы бы мне ответили?

Анна посмотрела на него.

– Я бы вам ответила, что вас люблю и буду любить всю жизнь!

Федор постарался не распространяться о помолвке, так как новости вряд ли обрадовали бы растущее число его иждивенцев, к которым относился не только двадцатиоднолетний Паша, не выказывающий никаких намерений обзавестись работой, но также вдова Михаила Эмилия, четверо их детей, его же любовница с сыном, недавно возникшие из ниоткуда, а также младший немощный брат, спившийся Николай. Но хотя он знал, что родственники его брак не одобрят, это было лучшее, что когда-либо случалось с ним, и он должен был рассказать о своем счастье кому-то. И тогда он нашел традиционного наперсника в лице извозчика, который рассказал горничной, которая рассказала всем своим знакомым… Просьбы дать денег посыпались валом.

Анна согласилась помочь ему завершить «Преступление и наказание», и после помолвки Федор посетил дом Сниткиных на окраине города, недалеко от Смольного монастыря. Федор нашел общий язык с матерью Анны, и помолвка должна была продлиться разве что до весны, когда он надеялся получить у Каткова аванс за новую книгу. В то время у него не было даже зимнего пальто – Паша и Эмилия вынудили заложить его. Когда ноябрь приблизился к концу, он, стиснув зубы, надел свое тонкое осеннее пальто, чтобы предпринять четырехверстовое путешествие к дому Анны.

Добрался до дома Сниткиных совсем закоченевшим. Обычно избегавший спиртного, один за другим опустошил три или четыре бокала шерри и попросил чая.

– Почему же ты не в шубе? – встревоженно спросила Анна[356].

– Мне сказали, что сегодня оттепель.

– Я сейчас пошлю Семена отвезти пальто и привезти шубу.

– Не надо! Пожалуйста, не надо! – в отчаянии вскричал Федор.

– Как не надо, дорогой мой? – спросила она. – Ведь ты простудишься на обратном пути: к ночи будет еще холоднее.

– Да шубы у меня нет, – наконец сознался он.

– Как нет? Неужели украли?

– Нет, не украли, но пришлось отнести в заклад.

Узнав, что случилось, Анна впала в бешенство и истерично разрыдалась. Она кричала, что родственники его бессердечны, что у Федора обязанности по отношению к ней, что она не переживет его смерти. Федор заключил ее в объятья, целовал руки и умолял успокоиться.

– Я так привык к этим закладам, что и на этот раз не придал никакого значения. Знай я, что ты примешь это трагически, то ни за что не позволил бы Паше отвезти шубу в заклад, – уверял невесту сконфуженный Достоевский.

Федор старался быть честным в отношении своих долгов и иждивенцев. Мать Анны выказала ему неоправданный кредит доверия и предложила принять во владение имущество Анны в качестве ее опекуна. В конце концов, ее дочь владела домом и всей его обстановкой. Федор был слишком благороден, чтобы согласиться, но контраст с его помолвкой с Марией был поразителен.