Достоевский in love

Анна прибыла сдать последние страницы на проверку 30 октября, в день рождения Федора. Обычно она носила черное, но в этот день надела шелковое лиловое платье, и Федор залился краской, неловко передавая ей 50 рублей. Он сказал, что лиловый ей к лицу, что она выглядит высокой и грациозной, и несколько раз пожал ей руку, благодаря за работу. Но затем заглянула вдова Михаила Эмилия, пришел поздравить Майков, и момент был упущен. Федор спросил, когда сможет в следующий раз увидеть Анну (и шутя предложил ей сбежать вместе в Европу), и чуть ли не напросился навестить ее в кругу семьи. Анна назначила визит на вечер четверга, третьего ноября.

– Только в четверг? Как это долго! Мне будет без вас так скучно![353]

Он внес последние исправления всего за несколько часов до крайнего срока и отнес рукопись в дом Стелловского неподалеку, только чтобы обнаружить, что того нет. Помчался в издательство, но управляющий отказался принимать рукопись, якобы потому, что у него не было на то разрешения. К тому времени уже наступил вечер, и ни одна нотариальная контора не была открыта. Не позволяя себя одурачить, Федор бросился к ближайшему полицейскому участку и, дождавшись, когда вернется в 10 вечера начальник, отдал ему под расписку для вручения издателю свой новый роман «Игрок» с двумя часами в запасе.

С помощью Анны он совершил почти невозможное. Теперь оставалось только закончить «Преступление и наказание».

Когда сердцу девушки станет жаль, то, уж разумеется, это для нее всего опаснее. Тут уж непременно захочется и «спасти», и образумить, и воскресить, и призвать к более благородным целям, и возродить к новой жизни и деятельности, – ну, известно, что можно намечтать в этом роде. Я тотчас же смекнул, что птичка сама летит в сетку, и, в свою очередь, приготовился[354].

8 ноября было днем светлым и морозным, но Федор не мог радоваться погоде. Анна опаздывала на полчаса, и к ее прибытию он был уже на взводе. Свое волнение объяснил необычным сном, который тут же и рассказал ей. Поговорили о снах; чтобы успокоить взволнованного Достоевского, Анна спросила, чем он был занят последние дни.

– Новый роман придумывал, – ответил он.

– Что вы говорите? Интересный роман?

– Для меня очень интересен; только вот с концом романа сладить не могу. Тут замешалась психология молодой девушки. Будь я в Москве, я бы спросил мою племянницу, Сонечку, ну а теперь за помощью обращусь к вам.

– Кто же герой вашего романа?

– Художник, человек уже не молодой, ну, одним словом, моих лет.

– Расскажите, расскажите, пожалуйста, – просила Анна, очень заинтересовавшаяся новым романом.

На обрисовку своего героя Федор не пожалел темных красок. В новом романе было тоже суровое детство, ранняя потеря любимого отца, какие-то роковые обстоятельства (тяжкая болезнь), которые оторвали художника на десяток лет от жизни и любимого искусства. Тут было и возвращение к жизни (выздоровление художника), встреча с женщиною, которую он полюбил: муки, доставленные ему этой любовью, смерть жены и близких людей (любимой сестры), бедность, долги… По его словам, герой был преждевременно состарившийся человек, больной неизлечимой болезнью (паралич руки), хмурый, подозрительный; правда, с нежным сердцем, но не умеющий высказывать свои чувства; художник, может быть, и талантливый, но неудачник, не успевший ни разу в жизни воплотить свои идеи в тех формах, о которых мечтал, и этим всегда мучающийся.

– Но зачем же вы, – спросила Анна, – так обидели своего героя?

– Я вижу, он вам не симпатичен?

– Напротив, очень симпатичен. У него прекрасное сердце. Подумайте, сколько несчастий выпало на его долю и как безропотно он их перенес! Ведь другой, испытавший столько горя в жизни, наверно, ожесточился бы, а ваш герой все еще любит людей и идет к ним на помощь. Нет, вы решительно к нему несправедливы.

– Да, я согласен, у него действительно доброе, любящее сердце, – согласился Федор. – И как рад я, что вы его поняли! И вот в этот решительный период своей жизни художник встречает на своем пути молодую девушку ваших лет или на год-два старше. Назовем ее Аней…

– А хороша собой ваша героиня? – спросила она.